В тот день на позициях погибло около трехсот солдат и офицеров. В тыл было вывезено более трех тысяч человек, в той или иной степени пораженных газами. Сколько из них потом умерло, Борович не знал.
Но жертв было бы намного больше, если бы русское командование не предусматривало возможность газовой атаки. Из окопов боевого охранения, выдвинутых перед позициями пехоты на десятки и сотни метров вперед, были протянуты сигнальные шнуры для извещения о химической опасности. Наблюдение велось постоянно. У солдат и офицеров имелись индивидуальные средства защиты. На позициях стояли емкости с водой для смачивания масок, были заготовлены хворост для костров, соломенные жгуты, лучины, пакля, смола, углекислая сода и едкая известь, которые при взаимодействии с отравляющими веществами должны были снизить их поражающее действие.
Через несколько дней Борович сформировал из самых опытных солдат ударный взвод, который в составе батальона 16-го гренадерского полка участвовал в вылазке на тылы противника. Пехотинцы под прикрытием отвлекающего артиллерийского огня обошли немецкие позиции в районе селения Чухнов и атаковали тыловые склады. По сведениям разведки, там находилось оборудование для распыления газов, хранились артиллерийские снаряды с химическими зарядами.
Бой был короткий, но страшный, беспощадный. Русские подразделения тремя колоннами обрушились на немцев и мигом смяли немногочисленные караулы. Запылали сараи. Пулеметные очереди перемежались взрывами гранат. Ружейная стрельба то усиливалась, то затихала. Не было криков «ура». Только топот сотен пар ног в ночи, остервенелый мат и хриплые выдохи, с которыми солдаты вгоняли штыки в ненавистные серые мундиры. Винтовки хлестко били вдоль улиц.
Оставаться в районе разрушенных и уничтоженных складов было нельзя. Взрывались в огне немногочисленные баллоны с газом, не использованные немцами в предыдущей атаке. Удушливое облако медленно накрывало все вокруг. Бойня продолжалась уже целый час. Немцы вот-вот могли перебросить в район прорыва резервный кавалерийский полк и дивизион броневиков из района Лудовичей. Солдаты поджигали все, что могло гореть, яростно проклинали немчуру.
Борович прекрасно понимал их. Он и сам был зол как сатана. С его точки зрения газовая атака была подлостью и трусостью. Враг оказался не готов выйти на честный бой, боялся схлестнуться в штыки в чистом поле.
Михаил не раз за эти годы сам ходил врукопашную. Он хорошо знал, что такое русский солдат в штыковом бою. Немцы тоже это знали, не раз испытали на собственной шкуре!
Сейчас, когда на его глазах младший унтер-офицер Чигинцев с парой солдат начали добивать штыками раненых немцев, Борович их остановил.
– Отставить, Чигинцев! Прекратить! – приказал он. – Русские солдаты не воюют с ранеными.
– Так это же нелюди, ваше благородие! – в запале проговорил унтер, вытирая локтем потное, перекошенное от злости лицо. – Они что сотворили с нашими! Газами людей травили! Я ж сам видел, что там творилось.
– Федор Иванович! – Борович сжал плечи своего подчиненного и тряхнул его несколько раз, приводя в чувство. – Федор Иванович, так мы же с тобой люди, а не собаки мерзостные! Опомнись, Федор Иванович, мы же с тобой в Бога веруем!
Унтер как-то сразу обмяк в его руках, голова повисла на грудь. Солдаты потоптались на месте, а потом бочком-бочком отошли в сторону от ротного командира.
Чигинцев с жуткой тоской посмотрел на Боровича и хрипло пробормотал:
– Там с нашего села мужики были. Алейников Вася, Бурмистров, Шкодниковы отец с сыном. Они специально в одну часть просились, вместе воевать хотели. А оно вон как. Одним облаком их всех и накрыло. Что я женкам их скажу, матерям, детишкам малым?
– Возьми себя в руки, Чигинцев! – строго проговорил Борович. – Ты же русский солдат, а не убийца!
– Да, – буркнул унтер и с готовностью закивал. – Виноват я, Михаил Арсеньевич. Сердце не стерпело!
Когда Чигинцев убежал догонять своих, поручик Борович заметил, что один из раненых немцев шевелится, и присел на корточки рядом с ним. На него черными глазами смотрел молодой обер-лейтенант с тонкими щегольскими усиками. В этих глазах еще стояла смерть, даже, казалось, светились отблески русских штыков, тех самых, которые только что закололи трех немецких солдат. Этот офицер должен был бы стать следующей жертвой, если бы не русский поручик, остановивший бойню.
– Я вам благодарен, – прошептал обер-лейтенант по-немецки. – Я ваш должник. Все-таки плен лучше безвременной смерти.
– Не буду с вами спорить, – сказал ему Борович тоже по-немецки и усмехнулся. – Вам этого не понять. – Он вытащил из кармана бинт и перетянул бедро немца выше огнестрельной раны.
Из остатков бинта Михаил сделал тампон и приложил его к ране.
Немец с благодарностью прижал тампон левой окровавленной рукой и прошептал:
– Я не забуду этого вам, поручик.
– Лучше не забудьте того, что вы натворили здесь двадцатого июля, – холодно ответил Борович.
Сейчас, спустя двадцать пять лет, Борович смотрел на немца в дорогом костюме, а видел ночь, зарево пожаров, трупы и раненого обер-лейтенанта с ужасом смерти в глазах. Сейчас в них, конечно, читалось совсем другое. Взгляд снисходительный, оценивающий. Усиков уже нет. Виски тронула седина, да и фигура уже не такая стройная.
– Да, вы почти не изменились, – повторил немец, протягивая Боровичу бокал.
– Зато вы стали совсем иным человеком, обер-лейтенант. Взгляд у вас теперь другой. Как ваша нога?
– Болит иногда, – ответил немец и указал рукой с бокалом на второе кресло. – Прошу вас садиться. Взгляд другой, говорите? Да, такое бывает. Взгляды у людей обычно меняются в соответствии с обстоятельствами. Тогда я был побежденной стороной, теперь таковой являетесь вы.
– Мы? – удивился Борович. – Кто это? Кого конкретно вы имеете в виду?
– Я имею в виду всю вашу страну с постоянными распрями, делением территорий, изменением границ, – ответил немец, пригубил бокал и аккуратно поставил его на столик. – Вы никак не устроите собственную жизнь. Поэтому нам придется навести порядок, прекратить ваши распри, устроить мир.
– По вашему образу и подобию?
– Почему нет? – Собеседник Михаила улыбнулся и заявил: – Мы, немцы, всегда несем с собой порядок, четкость, последовательность. Таковы наши незыблемые традиции. Вы, Михаил Арсеньевич, пытались иронизировать по поводу моего высказывания насчет того, что взглядам человека свойственно меняться в соответствии с создавшейся ситуацией. Не отказывайтесь, пожалуйста! Я уловил это. Но прежде чем вы начнете возражать, я спрошу вас вот о чем. А вы-то сами не меняли взгляды за эти годы, прошедшие с момента нашей встречи? Сначала вы воевали, как это у вас звучало, за веру, царя и отечество, потом упразднили монархию и занялись дележом территорий. У вас ведь после революции практически не прекращалась борьба за границы, которые должна иметь Украина. Более того, я вижу вас здесь, в Кракове, среди борцов за националистические украинские идеалы.
