— Виктуар слишком романтична и совсем не понимает мужчин. Но я думаю, что причина не только в этом, — продолжала Жеральдин. — Она влюблена в свою идею жить в Провансе с этими англичанами, ее новыми братом и сестрой, в château Адриана Венна. Она говорит о château как о своем настоящем доме, как будто она никогда не была счастлива со мной и Эриком. После всего того, что сделал для нее Эрик! Он особенно остро это переживает…
Уэнди и Тамми, как американки, были настроены принять сторону Виктуар. Они тоже, как современные женщины, не считали, что должны мириться с такими провокациями, какие устраивал ей Эмиль; Виктуар — такая принципиальная, очаровательная, несовременная — совершенно права, что решила наконец постоять за себя и поддержать свое самоуважение. Эмиль, этот неисправимый бабник, хотя и восходящая фигура французского пантеона, был не тем человеком, за которого надо выходить замуж.
— Его лучше иметь в качестве друга, чем мужа, — сказала Уэнди. — Виктуар просто не то выбрала.
— Ей просто надо было взять его в любовники, — подвела итог Тамми. — Она такая красивая, она сразу же найдет себе кого-нибудь другого — как и ты когда-то, не забывай.
Эми поняла, что Жеральдин не понравилось, что ей напомнили о неприятном эпизоде из ее прошлого: о зачатии Виктуар.
Пока женщины продолжали философствовать, Эми очень ясно поняла про себя одну вещь, которая не делала ей чести. Она поняла, что очень надеялась на то, что интересный красавец Эмиль и романтическая Виктуар расстанутся друг с другом. Только что она, затаив дыхание, слушала, как Жеральдин говорила об этом, и все потому, что саму ее ужасно влекло к нему. Было, конечно, неправильно желать плохого их браку. Она разрывалась между самоосуждением и желанием вступить в разговор, поговорить о нем, как бы заявить свои права на него, просто произнеся его имя.
— У Эмиля есть свои недостатки, но он занятен, — продолжала Жеральдин, — и, честно говоря, я уверена, что в чем-то очень занятен. Конечно, Виктуар не скажет. Мне так хочется иногда, чтобы Виктуар была бы более… более расчетливой, что ли.
Вправе ли женщины ожидать от мужчин, чтобы они были занятными? Эта мысль никогда раньше не приходила Эми на ум. Была ли это французская мысль? От американских мужчин ждали, чтобы они были сильными, ответственными и, несомненно, платежеспособными, в последние годы их побуждали быть чувствительными, способными говорить о своих чувствах, но у Эми по этому поводу имелись свои возражения. Когда кто-то говорит о своих чувствах, остальным скучно. Такие разговоры также поощряют эгоизм и каким-то образом — как именно, она пока не знала — попирают догматы взаимопомощи. Нет, она предпочитала, чтобы мужчины разговаривали предметно, но не субъективно, и она сама предпочитала предметные разговоры. Эми винила женщин за ту пропасть, которая существует между мужским и женским разговором. Эми всегда считала, что именно женщины виноваты в том, что мужчины приберегают интересные разговоры для других мужчин. Но эти женщины все-таки вели разговор об очень интересном предмете, об Эмиле.
— Я знаю одно, — сказала Жеральдин, когда Тамми и Уэнди попрощались, — англосаксы очень complexée
[221] по поводу того, как трудно быть женщиной. Мы все чувствуем превосходство женщин над мужчинами, bien sûr, — на самом деле мы просто героини, — однако зачем так из-за этого волноваться? Все эти треволнения по поводу материнства и того, работать или оставаться дома, — конечно, речь не о вас, Эми. Но таковы американки в целом и les Anglaises aussi
[222]. Шведки — не в такой степени… Я все время с этим сталкиваюсь. К счастью, Тамми и Уэнди прожили здесь достаточно долго, чтобы преодолеть бóльшую часть своих ролевых конфликтов, но удивительно, что их рефлексы остаются по-прежнему américaine
[223].
Пока Эми шла вместе с Жеральдин через Лувр, она заговорила с ней о château. Сначала она сказала, что знает кое-кого, кто хотел бы приобрести недвижимость во французской провинции, не заинтересует ли это Виктуар?
— Я сказала своим друзьям, что могла бы поехать взглянуть на это здание. Где это находится? Туда ходят поезда? — спросила Эми.
— Я все выясню, — пообещала Жеральдин, не клюнувшая на удочку насчет друга из Америки.
— На самом деле я говорю о себе, — созналась Эми, сообразив, что Жеральдин все поняла, и не желая запутаться во лжи. — В этом есть определенный смысл: мне бы хотелось иметь собственность во Франции, я могла бы приезжать на лето. И Венны могли бы заниматься там своим издательством — всем, чем хотят.
И она рассказала Жеральдин причины, по которым этот план пришел ей в голову.
— Вам действительно надо увидеть château своими глазами, но, возможно, это больше, чем вы хотели бы проглотить. Так говорят американцы? — Жеральдин не казалась очень довольной, хотя Эми и думала, что ей эта идея должна понравиться.
— Да, мы откусываем больше, чем можем проглотить, — сказала Эми.
— Да, — сказала Жеральдин. — Эти старые обветшалые дома… — Ее сердце забилось сильнее от беспокойства, что план Эми означает, что у Виктуар будет еще меньше причин для примирения с Эмилем. Она взвесила обязанности преданной матери: что надо делать — помогать Виктуар или помешать ей совершить ошибку — в соответствии с собственным представлением о счастье Виктуар. И она решила, что ее наивысшим долгом является отговорить Виктуар от любого опрометчивого плана с участием Веннов, château, англоговорящих игровых групп и всего остального. Но конечно, это означало, что Эми не должна в этом участвовать. И для собственной пользы Эми тоже. Эти старые обветшалые дома, сомнительные совместные дела с англичанами, которых по сути своей невозможно понять; и даже если она выставит оттуда Веннов с их издательством, она застрянет там с этим старьем, слишком громадным и, без сомнения, требующим ремонта, и все в таком роде Жеральдин не знала château Веннов, но представляла себе дела в этой сфере. Она попыталась высказать несколько замечаний на эту тему, но Эми увлекали рациональность и даже блеск всего этого предприятия.
— Конечно, потребуется оговорить некоторые условия. Например, Руперт выкупит издательство, я буду его партнером. Виноградник… надо посмотреть. Я хороший бизнесмен, это не филантропия. Я заставлю все это работать и приносить прибыль.
Жеральдин согласилась, скрепя сердце, позвонить Антуану де Персану и выяснить, что Эми надо делать. Она поторопилась позвонить Персану на следующее утро, и он дал ей номер телефона нотариуса, мэтра Лепажа, и месье Деламера, человека, управлявшего виноградником, который подготовит поездку Эми. Персан считал, что предложение Эми — это замечательный пример жажды наживы и бесполезности американцев, качеств, против которых он, в общем-то, не возражал, но которые его настораживали. Но у него было и более серьезное возражение.
