— Ты что, даже не слышал? Он кричал как резаный, — сказала она. — Поэтому я зашла.
— Боже, нет, я его не слышал.
— Что ж, ты же не мать. Но слышно было всем.
Тамара довольно раздраженно помогла Кипу одеть Гарри: памперс, фланелевый костюмчик, маленькие ботиночки, которые приходилось с трудом натягивать ему на ноги, и они пошли на завтрак. Он заметил, что во время еды с Гарри было легче справляться, чем в другое время. Водворенный на высокий стульчик, с тарелкой, по которой он размазывал содержимое, Гарри казался веселым и милым малышом и вызывал у всех улыбки. В это утро никто не заговаривал с Кипом о состоянии Керри, но, как и вчера вечером, люди смотрели на них с Гарри с сочувствием и симпатией.
Должен же быть какой-то номер, по которому он может позвонить в больницу, или сообщение, которое ему передаст Кристиан Жафф! Вокруг все шло своим чередом: в столовой было много людей в лыжных костюмах, они заказывали кофе, брали с буфетной стойки разные блюда и ставили на подносы. Из-за обыденности происходящего Кипу было не по себе. Он взял немного ветчины и йогурта — это мог есть и Гарри — и принес два стакана апельсинового сока. Кип решил покончить с завтраком прежде, чем идти узнавать о Керри. Если бы ей стало хуже, ему бы уже сообщили или разбудили бы ночью. И все равно Кип никак не мог избавиться от этого тошнотворного ужаса.
Когда медлить с окончанием завтрака было больше невозможно, Кип снял Гарри со стула, и они вышли в вестибюль. Кип надеялся встретить своего нового друга Эми, возможно, уже с няней, которую она предложила. Из холла доносились громкие голоса, задававшие требовательные вопросы по-английски, их было слышно даже из столовой. У регистрационной стойки громоздились новые чемоданы. Рядом с диваном стояла высокая красивая пара, видимо, в ожидании номера, который для них готовили. Навстречу Кипу шел Кристиан Жафф, указывая на вновь прибывших.
— Господин Кэнби, это месье и мадемуазель Венн. А это господин Кэнби, брат миссис Кэнби.
Услышав свои имена, Венны посмотрели на Кипа и особенно пристально на Гарри. Им удалось изобразить на лицах вежливые улыбки. Жафф объяснил, что они — дети Адриана Венна. Эта фраза, кажется, исключала Гарри.
— Рады познакомиться, — машинально произнесли они стандартную формулу вежливости.
— Это и есть тот самый малыш? — спросил мужчина.
Кипа мгновенно охватила надежда, что эти люди здесь для того, чтобы помочь ему с Гарри.
— О, наш маленький братец! — несколько язвительно произнесла женщина.
Кип подумал, что она производит устрашающее впечатление: крупная, победительно красивая, с насмешливым взглядом. Когда Кип подвел к ним Гарри, они, повинуясь первому бессознательному порыву, мгновенно отступили назад и глазами, полными отвращения, стали всматриваться в забавного милого малыша, живое свидетельство предательства их отца.
— Прошу прощения, вы кто? — спросил мужчина у Кипа.
— Брат Керри, — теперь Кип понял, что эти двое не хотели быть грубыми, просто они очень волновались.
Возражения Поузи, которые относились к словам администратора, стали еще более громкими и закружились вокруг Кристиана Жаффа: почему они не могут пройти в свои номера? Всю ночь они по очереди вели машину. Они все еще в шоке от того, в каком состоянии нашли своего отца в ужасной маленькой больнице, — он выглядит просто трупом, как это могло произойти? Кристиан Жафф бормотал какие-то успокоительные слова: номера уже готовы или будут готовы через минуту, все будет хорошо.
— Вы не знаете, как сегодня моя сестра? — осмелился спросить Кип, но весьма устрашающая на вид Поузи этого не знала — она не заметила Керри, ей ничего не сказали.
Неужели она умерла? Но тогда эти люди знали бы об этом, им бы сообщили.
Поузи театрально оглянулась вокруг, скорбно вопия:
— Все это просто невероятно! Невероятно! Невероятно!
Венны занялись багажом — сам Кристиан Жафф отнес его наверх, очевидно закончив с Кипом. В своем номере Поузи распаковала чемодан и аккуратно разложила вещи по ящикам, как будто собиралась провести здесь долгое время. Поначалу она решила, что они с братом устроятся где-нибудь поблизости от больницы, но теперь была рада оказаться в этой уютной обстановке, где за стойкой администратора сидела приветливо улыбающаяся и оптимистично настроенная женщина, с лестниц доносилось громкое топанье лыжных ботинок, и было слышно, как снаружи надевают лыжи: это лыжники радостно возвращались на склоны. Что ж, с отцом они все уладят.
Поузи устала. Всю ночь они вели машину, сменяя друг друга, а в Булони были вынуждены перестроиться и ехать по неправильной, левой стороне дороги. Французские дороги такие же прямолинейные, как и французский характер, что свидетельствует о недостатке воображения, об отталкивающей привычке воспринимать все дословно. Они с Рупертом всю дорогу спорили о том, что будет дальше. Придет ли в себя отец или нет, будет ли он рад их видеть, будет ли там его новая девочка-жена (такого же возраста, как и Поузи) и знаменитый и смущающий воображение младенец. Они коснулись и одного очень деликатного вопроса, на тот случай, если отец умрет: исправил ли он завещание, чтобы включить в него своего последнего ребенка, а может, сделал завещание в пользу только этого младенца и новой жены? Но им было неудобно говорить о таких вещах, и, чувствуя себя виноватыми, они закрыли тему почти сразу же, как она возникла.
Они поехали в больницу, не заезжая в отель. Поэтому они уже знали, как обстоят дела: их отец в коме, надежды на то, что он их узнает, нет, по крайней мере в ближайшее время; за малышом присматривает только этот подросток, а девочка-жена тоже находится в коме. Поузи понимала: решать, что делать дальше, предстоит им с Рупертом, но воспринимала всю ситуацию так, как будто ее обманули. Она пыталась справиться со злостью. Отец не испытывал угрызений совести, улетев от них с этой американской птичкой и вычеркнув их из своей жизни, а теперь ему нужно, чтобы они в его жизнь вернулись. Конечно, они сделают все, что должны.
Из двух детей Памелы больше всего осуждала отца именно Поузи, она была настроена более воинственно и больше раздражена его поступком. Возможно, из-за этого она теперь чувствовала себя более несчастной и испуганной. Ей никогда не удавалось угодить отцу, а Руперта он всегда одобрял, например его нынешнюю работу в Сити по продаже ценных бумаг. «Хорошо иметь в семье практичного человека, разбирающегося в денежных делах», — говорил он, выражая тем самым удивление, что этот человек Руперт, а не Поузи, от которой он мог ожидать выбора такой бездушной, корыстной профессии. Руперт изучал историю и философию, и казалось, что ему предстоит жизнь в науке, преподавание или литературное поприще, если только не учитывать, что он слишком уж был увлечен вечеринками, да и светской жизнью Лондона. Какое-то время Памела волновалась, не голубой ли он, но Адриан поднял ее на смех и сказал, что в этом возрасте он сам был точно таким же, как Руперт. И все равно они почувствовали облегчение, когда Руперт стал встречаться с Генриеттой Шоу и другими милыми девушками.
