Она поплелась в ванную, стараясь понять, что же заставило ее это сделать прошлым вечером, и нашла объяснение, показавшееся ей вполне правдоподобным и даже извинительным. За ланчем чувства ее были потревожены этой телезвездой, красавцем Эмилем: ее к нему тянуло, очевидно, она немного влюбилась в него еще до того, наверное в тот момент, когда он отказался убить омара. Если говорить откровенно, он ее завел, ей хотелось с ним в постель, и она нашла выход своим беспокойным эротическим ощущениям, перенеся их на барона. И конечно, ей было жаль этого беднягу, у которого такая жена. Она будет с собой честна. Если слабость обнаружена, ее можно победить. Другими словами, прекрасный вчерашний день, Альпы, открывшиеся перед ними, — недосягаемая красота, компания европейцев, таинственная и все-таки знакомая.
За завтраком она сразу подошла к столу Руперта и Поузи, чтобы сказать им, как она сожалеет об их отце. Они сидели в молчании: Руперт — в лыжном костюме, Поузи — взъерошенная и хмурая, сестра из Франции — собранная и любезная. В них явно было заметно семейное сходство: очень похожее выражение уверенности на красивых лицах. А его — Эмиля — с ними не было, и Эми не могла проверить свою теорию о том, что переспала с Отто из-за того, что ее тянуло к французу.
— Да, очень печально, — сказал Руперт, поднявшийся при ее приближении. — Не хотите присесть?
Эми немного поколебалась и села, пододвинув свою чашку официанту, который подошел к ним с кофейником.
— Мы знали, что это, в общем, было неизбежно, — добавил Руперт. Поузи подняла глаза от тарелки, на которую все время смотрела, думая о чем-то мрачном, и слегка кивнула. Виктуар приветливо улыбнулась. — Доктора не давали оптимистичных прогнозов.
— Может быть, его не следовало трогать с места, — заставила себя произнести Эми. — Я просто хочу сказать, что сожалею о своей роли в этом деле. — Ей было нелегко извиниться за то, что она сделала, движимая благими побуждениями, и она сомневалась в том, что именно это вызвало смерть господина Венна. Но кто может это знать наверняка? Она была благодарна за их британскую сдержанную вежливость в то время, когда можно было ожидать упреков.
— Помогать — это так по-американски, — сказала Виктуар дружески. — У вас давняя традиция по спасению европейцев!
И все же у Эми возникло отчетливое ощущение, что они считали, будто их отца убило то, что его стронули с места: встряска или отключение аппаратуры на какое-то время вызвали толчки или другие проблемы, и что именно она была виновата в этом, поскольку, если бы не ее вмешательство, то его бы не увезли. К тому же, они не просили ее о помощи.
Эми посидела с ними еще несколько минут, а потом поднялась, не желая быть назойливой, когда у людей горе. Когда она шла через холл к себе в номер, чтобы надеть лыжный костюм, у стойки администратора появился человек с огромным букетом. Розы и лилии, последние — как намек на время года, а розы, вероятно, — на весну, которая обязательно наступит, или, может, как намек на сердце. Собственное ее сердце упало. Дочь Жаффа за стойкой приняла цветы с соответствующими выражениями, свидетельствующими об одобрении того, что одна из гостей отеля получала такое заметное и дорогое подношение, что у нее роман. Страхи Эми оказались оправданными: прочитав карточку, девушка взглянула на нее с многозначительной улыбкой. Появилась горничная, они обе снова прочли карточку, и девушка унесла букет.
Пока Эми переодевалась, в дверь постучали, и вошла эта горничная с цветами, поставленными в вазу, которую нашла для нее мисс Жафф. В цветах была карточка — от Отто. Эми посмотрела, что могли увидеть Жаффы: на конверте красовались баронский геральдический знак, или что-то подобное, маленький золотой круг со звездой внутри и инициалы О. Ш. Для того, кто с ними знаком, сомнений не оставалось. Горничная тепло улыбнулась Эми. Не то чтобы Эми на самом деле это беспокоило: может быть, они подумали, что она покупает шале. И все же она чувствовала, что лицу становится жарко от смущения и дурных предчувствий. Ох боже мой, и зачем только она это сделала? Конечно, в то время это не казалось такой уж плохой идеей.
Утром медсестры помогли Керри сесть в кровати.
— Так-то лучше. У вас из горла вынули трубки, бедная мадам Венн.
Керри не помнила, когда ей вынули трубки — должно быть, это сделали ночью или пока она была под воздействием успокоительного. Сейчас в ее голове значительно прояснилось, как будто ее включили с помощью переключателя «Вкл./Выкл.». Однако все, что произошло непосредственно до этого момента, казалось ей сплошным черным пятном, но, отматывая воспоминания назад, она смогла вспомнить Вальмери, отель, Гарри и Кипа, Адриана в лыжном костюме цвета хаки и темно-синих лыжных ботинках. Отель, потом темнота, и в этот промежуток, вероятно, что-то произошло, потом эта больница. Где Адриан и Гарри? Ей показалось странным, что здесь не было никого, кроме сияющих медсестер, которые говорили ей, что с ней все будет хорошо и что они на несколько дней переведут ее в обычную палату.
— Где мой ребенок? Мой муж? — закричала она. Это были именно те слова, которых и можно было ожидать от матери и жены, — закивали удовлетворенные медсестры.
— Все хорошо, хорошо. Гарри скоро придет повидаться с вами. Ваш муж в другой больнице, мадам. Его отвезли в Лондон к специалистам.
Керри сосредоточилась на воспоминаниях, и, таким же образом, как парализованного пациента побуждают пытаться двигать конечностями — старайтесь, старайтесь, — медсестра убеждала ее попытаться вспомнить все, что случилось. Некоторые воспоминания вернутся потом сами по себе, как сказал ей доктор, но попытки вспомнить могут помочь восстановлению нейронов, замерзших клеток… И она вспомнила, что они катались на лыжах. На первых порах этого оказалось достаточно.
— Мы катались! — воскликнула она, и медсестры подбадривали ее: да-да, именно так, но что потом?
После завтрака Руперт позвонил господину Осуорси, чтобы рассказать о том, что Керри пришла в себя. Осуорси воспринял новость с облегчением:
— Откровенно говоря, если бы этого не произошло, у нас возникли бы проблемы: организация присмотра за ребенком, проблемы опекунства…
— Я увижусь с ней попозже. Сегодня утром мы выезжаем в Лондон, но по дороге заедем в больницу, чтобы познакомиться с ней. К вечеру будем в Лондоне.
— Буду очень вам признателен, Руперт, если вы сможете с ней поговорить. Если она в состоянии говорить, то я бы очень хотел знать, что она думает относительно… относительно похорон. И если она в скором времени сможет передвигаться, то я был бы вам признателен, если бы вы смогли задержаться там еще, чтобы помочь ей добраться сюда, — сказал Осуорси. — Ей нужно кого-то в помощь, а что касается службы, то мы бы хотели подождать, пока она сможет присутствовать… Я понимаю, остаться для вас было бы актом человеколюбия: вы не имеете никаких обязательств по отношению к ней. Но состояние покроет расходы на отель еще на несколько дней, если вы сможете заставить себя остаться. Иначе мне самому придется ехать, а здесь столько еще предстоит сделать. Я позвоню доктору Ламму, я хочу рассказать ему об Адриане. Конечно, он будет злорадствовать.
