Но господин Осуорси еще многое имел им сказать, и на его лице с двойным подбородком появилось беспокойство. Много других вопросов было связано с урегулированием англо-французской ситуации, но в конце концов он добрался до деликатного вопроса о наследстве Поузи.
— Конечно, он упомянул в завещании вас обоих, как я и говорил. Руперт получит десять тысяч фунтов. Поузи… Боюсь, что сумма, оставленная для нее, далеко не так велика.
— Просто назовите ее, господин Осуорси, — сказала Поузи, испытывая дурные предчувствия, несмотря на все свои старания.
— Ну что ж, ваш отец был англичанином старой закалки, и он, очевидно, верил в то, что собственность нужно оставлять старшим сыновьям, но он вспомнил о вас, оставив вам сумму в десять фунтов, что является завещательным способом признания вас и вашего положения, которое вы занимаете как его дочь… В Англии у него не было большого состояния, всего несколько акций, вот и все…
— Он оставил мне десять фунтов?
Поузи заметила, что Руперт и господин Осуорси наблюдают за ней, стараясь обнаружить признаки раздражения или гнева. Несмотря на то что ей хотелось сказать: «Ну и черт с тобой, папа! И черт с вами, господин Осуорси!» — она поблагодарила его, сохраняя достоинство. В тот момент она даже не почувствовала, насколько сокрушительным был удар, наверное, она ожидала чего-то подобного. Капризы и несправедливости судьбы давили на нее так тяжело, что этот инцидент был просто еще одним их подтверждением. Она ощущала себя так, словно ее лишили тела, — человек, не имеющий никакого веса или влияния в мире, как легкий ветерок, она никак не влияла или влияла только отрицательно на своего собственного отца, на Эмиля, не оказывала никакого влияния на всех остальных, как если бы и не рождалась на свет. Поэтому ее не могло ранить ее наследство в десять фунтов, хотя ее горечь была чувством, которое труднее контролировать. Она будет сопротивляться этой горечи, ведь она знала, что это саморазрушающее чувство, оно будет грызть ее изнутри, как рак. Вот такова была злая сила ее отца, который даже из могилы умудрился опозорить всех их, показав свое недоверие и озлобление.
Руперт, в свою очередь, тоже считал себя опозоренным в собственных глазах, потому что он плохо отреагировал, или считал, что плохо отреагировал, на предложение, которое накануне встречи с господином Осуорси сделала ему мать, предупрежденная адвокатом заранее о неравных долях наследства, которые должны были получить они с Поузи. Он осуждал бездушную скуку торговых сделок, основанных на родственных узах, — то, что его коллеги, кажется, находили таким волнующим делом, — за то, что она влияла на его характер. Пока Поузи не узнала о завещании отца, Памела за ее спиной предложила ему разделить его собственное наследство, десять тысяч фунтов, с Поузи и не говорить ей, что на самом деле написано в завещании, чтобы уберечь ее от удара.
Пам привела свои доводы:
— Мы просто скажем, что он оставил вам по пять тысяч. Ей не надо знать, что на самом деле сказано в завещании. Со временем я выплачу тебе твои пять тысяч — боюсь, Руп, сейчас у меня нет таких денег. С течением времени ты получишь ту же сумму. Ты мог бы это сделать? Я боюсь за Поузи. Для нее это будет таким ударом! Она заметила, что Руперт взволнован и разочарован.
Руперту было стыдно за то, что он колеблется, и в то же время он испытывал обиду на мать, которая попросила его об этом. Он не мог не думать о том, что Поузи следовало быть осмотрительнее, думать о последствиях и не раздражать отца. Конечно, никто не ожидал, что отец умрет.
— Я могла бы продать дом, — сказала Пам. — Он все равно слишком большой.
— Господи, Пам, ты не могла придумать что-нибудь получше и не заставлять меня почувствовать себя полным дерьмом?
Но даже обещание матери вернуть ему деньги не могло заставить его поделиться с Поузи. Он думал, что деньги могут ему понадобиться прямо сейчас, чтобы получить издательский бизнес отца. Он был в замешательстве, тянул время, и в конце концов отказал.
После встречи с господином Осуорси, за чаем, Руперт рассказал Поузи о трогательном беспокойстве их матери и о своем собственном моральном падении. Он оставил лазейку и придумал для Поузи что-то вроде компромиссного предложения: он одолжит ей деньги, если они ей нужны. В любом случае, пройдет несколько месяцев, прежде чем они увидят хоть какие-то наличные, неважно, десять фунтов или десять тысяч, а пока что Руперт был откровенно подавлен от ощущения, что вел себя плохо. То же самое думала о себе и Пам: она поставила сына в такое положение, когда ему пришлось так себя вести. Кроме того, Пам считала, что оба ее ребенка должны осуждать ее за ошибки, о которых не говорилось: может быть, в спальне или в качестве поварихи, что послужило первоначальной причиной того, что отец их бросил и в конце концов нашел Керри и свою погибель.
Перспектива унаследовать какую-то часть château во Франции некоторым образом поддерживала Поузи — достаточно для того, чтобы она могла вести себя хорошо по отношению к Руперту в связи с английским наследством.
— Я скорее умру, чем возьму эти чертовы деньги.
— Да, пять тысяч, я не знаю, что бы ты хотела с ними делать, но… Если хочешь, я…
Всё предвещало cheâau проблемы, как и предсказывал учтивый месье де Персан. Если Поузи все-таки хотела получить свои деньги для осуществления собственных планов (антикварный магазин, торговля кашемировыми платками, небольшой домик в Челси…), ей нужно будет продать свою долю. Кусок поделенной на части недвижимости ей не нужен. Руперт же, с другой стороны, надеялся сохранить château и возглавить издательский бизнес отца, что было замечательным способом избавиться от «бремени», как он называл свою работу в Сити. Он предполагал, что их мачеха Керри будет приветствовать подобные планы, хотя с ней эти вопросы пока никто не обсуждал. Поэтому он предпочел бы использовать свои английские десять тысяч фунтов, чтобы вступить в права наследства во Франции и чтобы им не пришлось продавать château, — планы, совершенно противоположные планам Поузи.
За прошедшие после этого события недели Поузи увяла, стала не такой шумной и воинственной, какой привык ее видеть Руперт. Он поговорил об этом с Пам. Поначалу они думали, что Поузи преувеличенно переживает из-за смерти отца, как будто только она одна понесла утрату. А разве Руперт тоже не потерял отца? Все теряют родителей — Поузи ничем не отличается от остальных. И все-таки она продолжала скорбеть об отце, как будто ее потеря символизировала собой все драмы ее жизни — надо сказать, относительно благополучной жизни, насколько Руперт мог судить: она была привлекательна, имела надежную работу и степень Кембриджского университета. Один раз он наклонился к ней через стол, чтобы обнять ее, и по ее напряженному телу понял, что она беспокоилась не только об отце. Возможно, она была больна, а может быть, на грани нервного срыва.
«Может, и так», — думала сама Поузи. Находиться в Англии в состоянии полной неопределенности, каждый день ездить на Кингз-роуд в модный магазин «Рани», подниматься в душную комнатенку на третьем этаже, где размещалась бухгалтерия, иногда спускаться в магазин клиентки которого с насмешкой воспринимали ее оксфордский акцент. Ее воображением все больше и больше завладевала мысль о деньгах за château, она все прочнее олицетворяла собой свободу — свободу, которой ей никогда не добиться без денег. Она знала, что должна удовлетвориться своей долей château и тех ценностей, которые обнаружились в сейфе отца, но даже такая перемена в состоянии не могла развеять мрачного отчаяния, свинцовой пелены, которые набросили на ее жизнь последние события.
