В 1968 году в ходе студенческих бунтов — когда по всему миру вьетнамские события стали катализатором роста внутреннего недовольства — кампус элитного Токийского университета превратился в поле битвы, откуда в полицию летели бутылки с зажигательной смесью. Японцы в целом очень толерантно относились к выходкам молодежи, и некоторые известные социальные комментаторы великодушно интерпретировали подобный вандализм как критику тупого материализма эпохи. С другой стороны, многим иностранцам японцы казались освежающе-свободными от повсеместного социального зла, считающегося неизбежным спутником «изобилия». В Японии не было особых проблем из-за наркотиков, уличная преступность была незначительной, о граффити буквально ничего не знали.
Правда, в Японии были якудза — мощный класс гангстеров, численностью 80 000 человек, что в пять раз больше численности американской мафии. Романтизируя образ «современных самураев», они декларировали свою приверженность кодексу чести, который сочетал готовность контролировать проституцию и рэкет с рьяным патриотизмом. (Якудза действительно направляли резервных агентов в штатском для помощи регулярной полиции в защите от проявлений враждебности приезжающих в страну иностранцев.) Организованные в семь крупных сетей, они долгое время получали выгоду от тесных связей с высокопоставленными членами политической и бизнес-элиты. За исключением терроризирования несговорчивых продавцов расположенной в стратегических местах недвижимости или запугивания акционеров, смевших задавать «неудобные» вопросы на собраниях компании, якудза почти всегда направляли силу друг против друга, а не обрушивали ее на обычных граждан. Глубоко консервативные во взглядах, десятилетиями в послевоенной Японии они были если и не добродетельной силой, то основой стабильности. (Впоследствии проникновение якудза в легальный бизнес, особенно благодаря «развитию собственности», приобрело такие масштабы, что их прежние отношения с силами порядка стали выглядеть явно угрожающими.)
Отчет «Японцы и общество», выпущенный в 1972 году Агентством экономического планирования, рисовал картину все более здоровой нации, но в то же время страны людей, подверженных стрессу и склонных причинять себе вред. Среди позитивных факторов отмечалось, что японцы сравнялись по продолжительности жизни со шведами, а младенческая смертность у них самая низкая в мире. Улучшение питания привело к значительному увеличению роста, веса и силы молодых людей; в среднем японская молодежь была на пять дюймов выше своих дедушек и бабушек в том же возрасте. Но работа приводила к физическому переутомлению; она была «настолько интенсивной, что накопленный стресс нельзя легко снять при помощи сна». Связанную со стрессом усталость усугублял тот факт, что «люди берут не более половины от своего оплачиваемого отпуска, который и так существенно короче, чем в западных странах». «Люди не хотят брать больничный, за исключением серьезной болезни... сорок процентов опрошенных не брали больничный, когда получали медицинский уход».
ВЫСОКАЯ ЖИЗНЬ И НИЗКИЕ ВКУСЫ?
Экономическая экспансия и социальный прогресс Японии за несколько десятилетий после войны неопровержимы; ее культурные достижения были более спорными. За счет доходов старших сараримэн («саларименов», т. е. «белых воротничков», менеджеров, офисных клерков и т. п.) процветали клубы и кабаре, а тинейджеры и домохозяйки толпились в комнатах для игры в пинбол (пачинко) и в киссатэн (кофейнях). Национальный спрос на «мягкую» порнографию, комиксы манга, угрожал лишить Японию лесов. В то же время официальная поддержка «живых национальных достояний» помогала выдающимся ремесленникам, а массовый интерес к искусствам аранжировки цветов и каллиграфии способствовал процветанию сотен академических и частных преподавателей. Благосостояние сделало доступным традиционный досуг самураев для остального народа.
Одним из значимых следствий послевоенного периода было возрождение интереса к японской культуре на Западе. Британский мастер по глине Бернард Лич восхищался японской керамикой, традиционной и авангардной. Писатель Алан Уоттс популяризировал необычную философию дзэн. Группы энтузиастов начали заниматься дзюдо, кен-до и икебаной; другие серьезно увлеклись содержанием карпов кои (разновидность золотых рыбок) и выращиванием бонсай.
Вероятно, проводником, который первым подпитывал новый энтузиазм, был кинематограф. В 1951 году фильм «Расемон» режиссера Куросавы завоевал гран-при Венецианского кинофестиваля. Руководители крупнейшей студии Японии «Тохо» не хотели отправлять фильм на конкурс, опасаясь, что он не будет принят Западом (как и многими японцами). В фильме рассказывается и, что более в&кно, пересказывается средневековая история о грабежах и насилии с точки зрения их жертвы, злодея и стороннего наблюдателя. Чтобы еще больше запутать сюжет, от лица путешественников XVIII столетия, которые укрываются от грозы в разрушенных воротах Расе (Расе-мон) в Киото, внутри одной истории рассказывается другая. За основу фильма Куросава взял сюжет короткого рассказа Акутагавы Рюноскэ «В чаще». Вскоре путем Куросавы пошли и другие. Действие его фильма «Семь самураев» (1954) было перенесено в Мексику, там новая версия получила название «Великолепная семерка», а «Едзимбо» (1961) в руках Серджио Леоне превратился в фильм «За пригоршню долларов», тем самым положив начало чрезвычайно успешному циклу «спагетти-вестернов».
Самым известным послевоенным автором Японии стал не обладатель Нобелевской премии по литературе лиричный Кавабата Ясунари, отравившийся газом в 1972 году, а драматичный Юкио Мисима, совершивший сэппуку в 1970 году. Плодовитый и разносторонний писатель, Мисима превратил свою жизнь в искусство. Воспитанный в изоляции деспотичной бабушкой, он сумел благодаря интенсивным физическим тренировкам из застенчивого слабака, негодного для службы в армии, стать истинным атлетом. Одна из его лучших книг, «Золотой храм» (1956), рассказывает подлинную историю этого древнего сокровища Киото, которое чудесным образом пережило пять столетий, а потом было сожжено сумасшедшим монахом. Мисиму всегда завораживали образы неестественного и ужасного; позднее он написал рассказ и снял фильм о самоубийстве молодого офицера, вовлеченного в февральский «инцидент» 1936 года. Все более обеспокоенный тем, что он считал послевоенным моральным разложением Японии, Мисима сформировал военизированную группу «Общество щита», целью которой являлось духовное возрождение нации. В день, когда он завершил свою последнюю работу, тетралогию под названием «Море плодородия», Мисима вместе с преданными сторонниками из «Общества щита» попытался начать в военных казармах пригородного Токио государственный переворот во имя императора. Когда солдаты гарнизона ответили на его высокопарную речь недоверием и насмешками, он совершил самоубийство традиционным для самураев способом.
Некоторые западные литературные критики сожалеют об известности личности Мисимы на том основании, что публичность его жизни и работы затмевала достижения других выдающихся писателей, например «Огни на равнине» (1951) Оока Сехэй, где описываются ужасы каннибализма в филиппинских джунглях во время войны; роман-клаустрофобию «Женщина в песках» (1962) Кобо Абэ и «Молчание» (1966) Эндо Сюсаку, где живописуются преследования христиан в XVI веке. «Великим старым человеком» называли писателя Дзюъитиро Танид-заки (1886-1965), чей первый рассказ вышел в 1910 году. Его главная работа, переведенная под названием «Мелкий снег» (1943-1948), повествует о жизни среднего класса в дни, предшествовавшие войне. Последний роман Та-нидзаки «Дневник безумного старика» описывает жизнь старого человека, который начинает испытывать сексуальное влечение к ногам собственной невестки.
