О том, что творилось в Константинополе после Чесмы, хорошо рассказал очевидец, уже цитированный нами барон де Тотт. Этот барон де Тотт, очень активный агент версальского двора в Турции и в Крыму, написал и издал в Амстердаме в 1784 г. свои воспоминания, которые через несколько лет после опубликования на французском языке были переведены на польский язык и вышли в свет а Варшаве: I том — в 1789, II и III томы — в 1791 г., то есть как раз тогда, когда в Польше возлагали большие надежды на происходившую «вторую» войну с турками (1787–1791 гг.)48.
Барон Тотт изображает состояние турецкой обороны в самом неутешительном виде: артиллерия плоха, суда плохи, форсировать Дарданеллы после Чесмы было легко и т. д. Он явно и с умыслом преувеличивает. Это французскому агенту нужно, чтобы читатели оценили его личную распорядительность и умелость: султан велел, «чтобы все делалось по моим указаниям». И он, барон Тотт, принялся турецкую беду руками разводить. Больше всего внушал беспокойство этому испытанному другу Оттоманской Порты упадок духа у турок. Главным неприятелем турок была их мораль, — пишет барон Тотт.
Польский переводчик с явной тенденцией и поучительными намерениями усиливает эту мысль: барон Тотт должен был показать полякам, как велики опасности, грозящие от упадка духа народу, борющемуся против «москалей». В самом деле, свидетельство Тотта все же в высшей степени любопытно. Не только султан Мустафа, ограниченный, дюжинный деспот, и окружавшие его воры и ничтожество дивана, но и французские покровители Оттоманской Порты были накануне Ларги, Кагула и Чесмы убеждены в близком и полном торжестве правоверных. Граф Сен-При, французский посол, решил воспользоваться «надменной надеждой на великие успехи» и устроить большой бал в Константинополе под предлогом чествования бракосочетания французского наследника престола. Этот бал должен был сопровождаться иллюминациями и фейерверками по всему городу. Сен-При поручил устройство празднества барону Тотту: «Уж бальная зала, которую нужно было выстроить, была закончена, фейерверк заготовлен, нам осталось только расположить декорации, как вдруг известие о разгроме обеих армий — и на суше и на море — подорвало наши приготовления. Уже невозможно было думать о празднествах. Падишах в живейшей тревоге, министры удручены, народ в отчаянии, столица в страхе перед голодом и нашествием. Таково настоящее положение империи, которая за один месяц перед тем считала себя столь грозной»49.
Голод грозил Константинополю вот по какой причине. При безобразнейших порядках, царивших во всем государственном хозяйстве Турции и становившихся еще нелепее во время войны, было постановлено, что турецкая армия снабжается всеми теми продуктами (начиная с хлеба), которые можно достать с берегов Черного моря и из северных частей Балканского полуострова, а столицу должны преимущественно кормить Архипелаг и Сирия. Но в Сирии шло долгое перемежающеся восстание, да и Смирна, через которую сирийские провенансы направлялись морским транспортом в Константинополь, была отрезана русским флотом. Архипелаг тоже оказывался после Чесмы не только отрезанным, но в значительной части и захваченным русскими. При этих условиях блокада Дарданелл в самом доле грозила столице самым настоящим голодом, потому что на скудные доставки сухим путем из близкой Малой Азии надежды были плохи.
Началась блокада Дарданелл с неудачи. Адмирал Эльфинстон, флагман большого линейного корабля «Святослав» без всякого приказа со стороны графа Орлова и без всякого вызова со стороны адмирала Спиридова вдруг покинул блокирующую Дарданеллы русскую эскадру и отошел к острову Лемносу.
Впоследствии императрица Екатерина приравняла этот поступок Эльфинстона к разряду действий «людей сумасшедших». Хуже всего было то, что именно при этом бесполезном путешествии «Святослав» уже перед самым Лемносом наткнулся 5 сентября 1770 г. на риф и в самом катастрофическом положении сел на мель. Пришлось экстренно вызывать несколько судов из-под Дарданелл, чтобы как-нибудь спасти «Святослава», но ничего из этого не вышло. 27 сентября «Святослав» разбился и погиб. Орлов был возмущен страшно. Как только в Константинополе узнали о том, что часть блокирующих русских судов отозвана к Лемносу для спасения «Святослава», тотчас же, воспользовавшись этим, турецкие транспорты проскользнули через Дарданеллы, прошли к острову Лемносу, высадили там войска, и русским пришлось снять осаду с готовой было уже сдаться крепости Пелари и покинуть Лемнос.
Орлов спустя некоторое время отправил Эльфинстона в Кронштадт и послал такой материал о нем, что адмирала отдали под суд, обвиняя в служебной небрежности, которая погубила «Святослава». Суд формально не обвинил Эльфинстона, однако служить ему дальше в русском флоте уже не пришлось-19 июля 1771 г. он был уволен в чистую отставку и навсегда покинул Россию.
Английские историки, касаясь Чесмы и всей русской эпопеи в Архипелаге, норовят, без излишней скромности, приписать Джону Эльфинстону чуть ли не центральную роль в событиях, но, как видим, это с их стороны лишь патриотическая иллюзия…
Замечу тут же, что собственно крушение карьеры Эльфинстона можно приурочить к концу сентября 1770 г., когда сейчас же после гибели «Святослава» его эскадру у него отобрали и соединили с эскадрой Спиридова. Приказ, отданный Алексеем Орловым на корабле «Три иерарха» 29 сентября 1770 г., когда корабль находился в порту Мудрос, на острове Лемнос, гласил: «Необходимые нужды для пользы службы ее императорского величества принудили меня отделенную эскадру господина контр-адмирала Эльфинстона соединить с эскадрой под моим ведением находящуюся и препоручить обе в точную команду его высокопревосходительства господина адмирала и кавалера Григория Андреевича Спиридова, о чем господа начальники судов да будут известны»50.
В октябре 1770 г. пришел в Порт-Магон (на о. Минорка) и адмирал Арф.
Он привел вверенную ему эскадру довольно благополучно, принимая во внимание неутешительное состояние, в котором его корабли были уже при отплытии из Кронштадта. Но тут сразу же начались большие недоразумения. Датчанин Арф очень плохо ориентировался, очевидно, и в русских придворных порядках, и в положении Алексея Орлова в русском флоте в водах Леванта. Ему вскружило голову то, что Екатерина, отпуская, дала ему очень доверительную инструкцию с характеристикой внешнеполитических отношений России (о чем я уже выше упоминал) и вообще милостиво с ним обошлась, поэтому он вообразил, что ни от кого, кроме государыни, он не зависит.
Когда контр-адмирал Елманов, заступивший место временно отбывшего Спиридова, написал Арфу о приказе Алексея Орлова немедленно идти на соединение с русским флотом и когда при этом Елманов не скрыл своего недоумения по поводу медлительности Арфа, то Арф ответил 26 октября 1770 г. письмом, в котором очень надменно признавал себя подчиненным только самой императрице непосредственно. Из этого письма ясно, что Никита Иванович Панин тоже подбивал датчанина к борьбе против ненавистного Панину Алексея Орлова.
Вот характерная выдержка из этого документа:
«Что же касается до требуемых вашим превосходительством изъяснений, каких ради причин я здесь медлю и намерен ли я с ускорением идти ко флоту или здесь остаюсь и для чего, то позвольте мне без обиновения (без обиняков — Е. Т.) вашему превосходительству сказать, что имея повеления и наставления от ее императорского величества всемилостивейшей нашей государыни, я не премину верно, рабски, с подобострастью о всем ее величеству донести при первом удобном к тому случае, о чем также уведомляю, как его сиятельство графа Алексея Григорьевича, так и его превосходительство господина адмирала Спиридова…»51.
