Все усиливалась и грандиозно развивалась в самых разнообразных направлениях неутомимая деятельность Нахимова по обороне. Они с Корниловым соперничали, выказывая неслыханную отвагу (этим в Севастополе было трудно удивить, но оба все-таки удивляли и матросов и солдат), а также проявляли быструю находчивость и распорядительность. Тотлебен уже начал свое дело, — и Корнилов с Нахимовым мечтали об одном: чтобы штурм последовал как можно позже, когда Тотлебен успеет произвести хоть часть своих работ.
«На 5-м бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле». Множились угрожающие признаки. Пароход за пароходом подходили к Балаклаве, где стояли англичане, к Камышовой бухте, где были французские склады, и выгружали новые и новые грузы. «Надо полагать, что между прочим были и осадные орудия», — пишет Корнилов. В лагере осаждающих заметны были какие-то непрерывные и все усиливающиеся движения. Лагерь неприятеля был громаден: он шел от высот против Килен-балки до старой дороги на Балаклаву. «Князь (Меншиков. — Е.Т.) выехал к войску на Бельбекских высотах и заставил нас отдуваться», — пишет Корнилов своей жене 20 сентября (2 октября).
Корнилов и Нахимов ждали бомбардировки, но не думали, что неприятель решится на штурм. Кроме трех полков, которые Меншиков отправил в Севастополь еще 18 (30) сентября после свидания с Корниловым (Тарутинского, Бородинского и Московского), прибыли еще два батальона черноморцев, на которые оба адмирала больше всего полагались. Тотлебен времени не терял. «Наши укрепления принимают более и более грозный вид, на некоторые вытащили бомбические 68-фунтовые пушки… мы можем надеяться отстоять сокровище, которого русская беспечность чуть было не утратила», — так писал Корнилов 21 сентября (3 октября).
Корнилов и Нахимов очень довольны были духом моряков и солдат на бастионах. Подошел еще Бутырский полк. Происходила уже перестрелка с неприятелем. Но движение грузовых и транспортных судов неприятеля все усиливалось. Корнилов устраивал небольшие разведочные экспедиции.
Вот картина самых последних дней перед бомбардировкой, рисуемая в письме И.М. Дебу:
«Неприятель стоит на прежнем месте; ночью строит батареи, а днем наши пушки разбивают их… Иногда… наши охотники подползают к англо-французским батареям. Не далее как вчера смотрел я на эти проделки. Шесть охотников вызвалось посмотреть, есть ли за неприятельскими батареями войско. Отправились; сперва бегом спустились с горы и исчезли. Чтоб добраться до неприятеля, им должно было подняться на другую гору. Охотники рассыпались, и вот, то в одной, то в другой стороне, увидишь — приподнимается голова, вот обрисовался весь человек, сделал вперед пять или шесть больших шагов и пропал, сел за камень или в яму, и таким маневром наши штуцерники добрались до их батареи и высмотрели, что там делается; а высмотрев, то бегом, то ползком отправились они назад. Тогда показались неприятельские штуцерники. Едва веришь, как далеко берут штуцерные пули… Такие проделки были бы очень забавны, ежели бы не стоили жизни нескольким людям. Далее все пленные единогласно показывают, что в их войске большая смертность, продовольствие скудно и что С.-Арно умер… Наконец, у неприятеля отбили 1700 или 1800 быков, кроме баранов и телят; это достоверно, ибо князь роздал войску отбитых животных»
[772].
Росли работы французов против 4-го и 5-го бастионов и англичан — далеко против Малахова кургана. К 28 сентября севастопольский гарнизон был уже равен 35 000, тотлебеновские укрепления все увеличивались в числе и размерах. О недавних днях страха за Севастополь Корнилов уже вспоминал как о минувшей опасности: «Должно быть, бог не оставил еще России; конечно, если бы неприятель прямо после Альминской битвы пошел на Севастополь, то легко бы завладел им».
С 29 сентября работы осаждающих приняли очень крупные размеры. Неприятель «посыпал батареи». Севастопольский гарнизон стрелял, мешая этим работать, но уже приходилось «экономничать в снарядах» (так писал Корнилов в дневнике 30 сентября). Партии русских «охотников» (из Бутырского полка) даже бросились 1 октября в штыки и отогнали работавших англичан. 1-го, 2-го и 3-го русская артиллерия разгромила некоторые из французских работ. «День прошел спокойно, — писал Корнилов жене 4 (16) октября, — но это не мешает и их и нашей работе, всё укрепляемся и укрепляемся. Бог да хранит вас. Благословляю вас, весь ваш».
Это было последнее письмо, которое она получила. На другой день, 5 (17) октября 1854 г., на рассвете, неприятель открыл первую бомбардировку Севастополя.
Глава V
Первая бомбардировка
1
Время великих надежд и быстро наступивших разочарований — так характеризует один из французских офицеров, убитый впоследствии на Камчатском люнете, те четыре недели, которые прошли между сражением при Альме и первой бомбардировкой Севастополя.
Уже победа при Альме выглядела не радостно. Транспорт за транспортом, битком набитые тяжело раненными, искалеченными людьми, отходили в Константинополь от морского берега у Альмы, от Камышевой бухты, где была база французов, от Балаклавы — базы англичан — в Константинополь и в Скутари, где были наскоро устроены большие военные госпитали. Одновременно внезапно обострилась холерная эпидемия, которая, то ослабевая, то усиливаясь, не прекращалась ни во время пути от Варны до Евпатории, ни после высадки, ни после Альмы.
Вот показание одного английского хирурга, бывшего при Альме: «Эти два дня я решительно купался в крови. Никакое описание не может передать всех ужасов этого поля сражения; мертвые, умирающие, лошади, ружья, лафеты, тела без голов, туловища без ног, раны такие, что у меня кровь стынет в жилах при одном воспоминании о них… Право, я ни с чем не могу лучше сравнить поле битвы в эти два дня, как с бойнею… В редутах мертвые и раненые лежали одни на других целыми грудами. Когда я проходил между ранеными, мольбы их разрывали мне сердце, и пока я занимался одним из них, двадцать других с отчаянием призывали меня к себе». Врачей у англичан и у французов оказалось так же мало, как и в русской армии. На корабле «Вулкан», перевозившем англичан из Альмы в Константинополь (а перевозились туда лишь очень тяжело раненные и искалеченные), было 300 раненых и 170 холерных, «и на всех этих больных только четыре врача». А на других таких кораблях даже и четырех врачей не было. На судне «Коломбо» было 553 человека израненных и искалеченных. Они лежали вповалку на палубе, «которая в два дня превратилась в гниющую массу. Раны… не обмытые и не перевязанные, породили червей, которые ползали повсюду». Другие корабли были ничуть не в лучшем состоянии. «Многие раненые были осмотрены не ранее, как через 6 дней после сражения»
[773].
