По сути дела, в предыдущем году Россия оказалась втянута в неприятную ссору с Японией из-за Кореи частично потому, что Петербург живо интересовался великолепными портами полуострова. В ходе конфликта прояпонские террористы убили королеву Кореи Мин, а ее мужу пришлось бежать и прятаться в российском посольстве, при этом обе державы строили закулисные интриги, чтобы распространить свое влияние на вооруженные силы и экономику отшельнического королевства
. Японцы оказались необыкновенно упорными, и к 1897 г. русским дипломатам стало ясно, что их соперник не собирается сдаваться без еще одного боя
.
Когда Великобритания тоже начала противиться попыткам России включить Корею в сферу своего влияния, в Министерстве иностранных дел начали задумываться о том, насколько мудро одновременно бросать вызов Токио и британскому флоту. Возможно, было бы предпочтительнее сосредоточить свои усилия на Северном Китае, где России было легче влиять на события. Это мнение поддержал Витте, который считал, что Россия тратит слишком много сил в Корее, а сверх того без нужды настраивает против себя Японию
. В то время как адмиралы все еще жаждали получить корейский порт, некоторые почуяли великолепную возможность заполучить базу в Китае благодаря щекотливой ситуации в Кяо-Чао
. Новый министр иностранных дел Николая Михаил Муравьев вскоре стал самым горячим сторонником этой идеи.
Граф Михаил Николаевич Муравьев сменил умершего князя Лобанова-Ростовского в начале 1897 г. Новый министр не имел ни дипломатических талантов, ни принципов. Многие подозревали, что своим назначением он обязан исключительно расположению родившейся в Дании императрицы Марии Федоровны, которого он добился, будучи послом в Копенгагене
.
[141] Граф шокировал даже своих коллег, привыкших к обычным для этой профессии лицемерию и цинизму. Чарльз Гардинг, первый секретарь посольства Великобритании на протяжении большей части срока службы Муравьева, считал его «приятным человеком… но безнадежно лживым»
. Альфред фон Кидерляйн-Вахтер, чиновник на Вильгельмштрассе, высказался гораздо более прямо: «По характеру он свинья. <…> У него нет никаких политических убеждений. <…> Он будет проводить только такую политику, которая, по его убеждению, сделает его более популярным в Петербурге»
. Исходя из этих наблюдений, можно сделать вывод, что граф был искусным придворным, чей главный талант состоял в том, чтобы угадать настроение своего сюзерена и поступать соответственно.
Действия Муравьева во время кризиса в Кяо-Чао полностью подтверждали недобрые оценки его современников. Когда министр иностранных дел впервые узнал о планах Германии занять залив, он возмутился. И немедленно уведомил немецкое правительство, что «ему горестно слышать» о таком намерении. Более того, если Берлин отправит корабли в залив, русский флот сделает то же самое «pour afirmer priorite de mouillage» (чтобы подтвердить право первой стоянки)
.
[142]
Кайзер пришел в ярость оттого, что Муравьев упорно заявлял права России на залив. «Невероятная наглость», — в гневе написал он на полях этого сообщения
. Вильгельм решительно ответил, что его адмирал займет Кяо-Чао. Еще более зловеще прозвучали слова кайзера, переданные канцлером в телеграмме русскому послу: «Он [Вильгельм II] опасается осложнений, которые возникнут в результате одновременного присутствия в заливе обеих эскадр и за которые он заранее снимает с себя всякую ответственность»
. Через несколько дней после получения ноты министр иностранных дел увидел этот вопрос в другом свете. Во время своего следующего еженедельного доклада императору 4 ноября Муравьев поинтересовался, не лучше ли позволить немцам завладеть Кяо-Чао. Он добавил, что было выгоднее самим захватить другой порт при первой же возможности
.
Неделей позже граф изложил свои мысли письменно. В служебной записке царю Муравьев утверждал, что возросшая нестабильность на Дальнем Востоке требовала сильного военно-морского присутствия в регионе, для которого, в свою очередь, был необходим должным образом оснащенный незамерзающий порт. Что касается местоположения такого порта, он отклонил Корею на том основании, что она слишком удалена от Транссибирской железной дороги. В то же время, поскольку русское Адмиралтейство посчитало Кяо-Чао неподходящим, пусть его забирает Германия. Выбор Муравьева пал на Далянь и Порт-Артур — базы на южном побережье Ляодунского полуострова, оккупированного Японией в ходе последней войны. Порты в Желтом море не только располагали гаванями, хорошо подходящими для современных сражений, но их также легко можно было связать с Китайско-Восточной железной дорогой, строительство которой уже началось. Министр иностранных дел подчеркивал, что пришло время действовать, поскольку ситуация была благоприятна. В заключение он отвергал любые возможные жалобы китайского правительства: русские дипломаты могут утверждать, что такая база необходима, чтобы защищать Цинов от любых агрессий в будущем. В любом случае, с Пекином нужно было вести себя твердо, ибо «опыт истории учит нас, что восточные народы более всего уважают силу и могущество»
.
Граф Муравьев правильно предугадал желания своего повелителя. Довольный Николай сделал на докладе карандашную заметку: «Вполне справедливо»
. Он вернул Муравьеву документ с приложенной запиской, в которой поручал ему через три дня собрать министров финансов, военного и морского, чтобы обсудить этот вопрос на специальном совете. «Я всегда был того мнения, что будущий наш открытый порт должен находиться или на Ляодунском полуострове, или в северо-восточном углу Корейского залива», — добавил император
.
14 ноября Сергей Витте, Михаил Муравьев, военный министр Ванновский и исполняющий обязанности морского министра Павел Тыртов отправились на поезде в императорскую резиденцию в Царском Селе на встречу под председательством Николая II. Хотя Витте прекрасно знал, к чему склоняется сам царь, он возглавил оппозицию предложению Муравьева. Министр финансов резко возражал против захвата портов на Ляодунском полуострове на том основании, что это противоречит если не букве, то духу оборонительного альянса с Китаем. Прежде всего, подчеркивал Витте, успех будущего России в Восточной Азии связан с укреплением доверия Пекина:
Приобретение выхода в Тихий океан должно быть достигнуто не насилием, а дружеским соглашением. То, что можно делать европейцам, мы делать не должны, так как европейские державы — пришельцы в Китае, а мы его давнишние соседи, и наши отношения к этой империи совершенно иные. Если мы будем держаться нашей традиционной дружеской политики к Китаю, не вступим на путь насилия и пренебрежения к его интересам, то мы всегда достигнем более успешных результатов, чем остальная Европа
.
