Поэтому если валлийцы нуждались в возрождении религии и образования, они должны были позаботиться об этом сами; и они это сделали. Начиная с царствования Вильгельма и Анны и в течение всего XVIII века уэльские филантропы насаждали просвещение и религию среди своих соотечественников. Методистская церковь стала в конце концов наиболее важной частью уэльского евангелизма, который возник еще до рождения Джона Уэсли.
Научить крестьянина читать и дать ему в руки уэльскую Библию – такова была цель тех, кто насаждал народное просвещение по всему Уэльсу. В Англии, без сомнения, благотворительные и воскресные школы также были основаны по религиозным мотивам, но там эти мотивы соединялись с более мирскими целями – защитой англиканской церкви от диссидентов и якобитов и воспитанием из детей бедноты послушных и усердных членов тщательно разграниченной социальной структуры. В более простом и равноправном крестьянском обществе Уэльса такие проблемы не появлялись и «буржуазные» идеи выгоды были неизвестны; те, кто основывал школы, желали только спасти души мужчин и женщин, то есть воспитать из них евангелических христиан, способных читать Библию. Эта цель была достигнута, и в то же время, по мере того как уэльский народ становился более грамотным, перед ним открывались перспективы духовного развития, развития национальной культуры, правда, всегда имевшие религиозный оттенок, но распространяющиеся и на другие сферы. Историк благотворительных школ, сама валлийка, писала:
«Было бы трудно преувеличить важность и влияние движения за создание благотворительных школ на историю и характер уэльского народа. Постоянное сосредоточение внимания на благочестии как конечной цели всякого обучения превратило веселый и простой народ, равнодушный к религии и лишенный политической сознательности, в такой народ, для которого политические и религиозные интересы стали доминирующими. Библия стала учебником валлийцев. Ее язык был его языком, ее учение господствовало в его социальной и политической жизни. В ней и в гимнах Уильяма Пентиселина нашли удовлетворение эмоциональные и духовные интересы крестьянства.
Политическое влияние движения за создание благотворительных школ было не менее важным. Современный уэльский национализм является детищем литературного и лингвистического ренессанса XVIII века, и здесь, как и в религиозном возрождении, движение за создание благотворительных школ сыграло очень важную роль. Перед тем как школы начали свою деятельность, валлийскому языку, «языку князей и поэтов», угрожала гибель. В конце XVIII века он опять стал языком поэзии и прозы, но уже не был княжеским, а носил на себе следы своего крестьянского происхождения и религиозного вдохновения».
Глава XII Англия времен Сэмюэля Джонсона (Продолжение)
Хотя промышленный переворот является наиболее важным движением в социальной истории, тем не менее так же трудно сказать, когда он начался, как и решить, когда кончились «Средние века». Капитализм, уголь, заокеанская торговля, фабрики, машины и тред-юнионы – все это, как мы видели, появилось в Англии задолго до ганноверской эпохи. Но вторая половина XVIII столетия рассматривается как время, когда изменения в промышленности, стимулируемые научными изобретениями и ростом населения, стали совершаться с такой неудержимостью и быстротой, признаков уменьшения которой не видно и сегодня.
С подобными же оговорками мы можем приписать XVIII веку и сельскохозяйственный переворот. Огромный рост продуктивности сельского хозяйства на острове, имевший место в то время, оказался необходимым вследствие быстрого увеличения его населения, которое в те дни невозможно было прокормить привозным продовольствием. Эта настоятельная национальная потребность была удачно использована благодаря особым социальным и экономическим условиям времени. В XVIII веке лендлорды как класс могли и стремились направить свои усилия и накопленные богатства на улучшение почвы и методов ее обработки. Капитал, созданный в результате начинающегося промышленного переворота, во многих случаях направлялся в крупнопоместные хозяйства, чтобы развивать земледелие с помощью средств, извлеченных из производства сукна, хлопка, добычи угля и из торговли. Но капитал перемещался также и в обратном направлении – из сельского хозяйства в промышленность; многие из новых промышленников, которые в XVIII веке учреждали фабрики, заводы и торговые предприятия, вкладывали в них деньги, приобретенные благодаря успешной деятельности их (или их отцов) в области земледелия. Банки графств, которые теперь быстро множились и росли, способствовали этому двойному потоку капитала: из промышленности в сельское хозяйство и из сельского хозяйства в промышленность.
Действительно, связь сельскохозяйственного и промышленного переворотов была чем-то большим, чем простым совпадением во времени. Один способствовал другому. Их действительно можно рассматривать как единое усилие, которым общество было реконструировано настолько, чтобы быть в состоянии прокормить и обеспечить работой население, численность которого благодаря улучшению медицинских условий возрастала с беспримерной быстротой.
Перемены, достигнутые за 100 лет, могут быть суммированы путем сопоставления положения страны в царствование Георга II и Георга IV.
В начале царствования Георга II (1727-1760) мануфактура была одним из элементов экономической жизни деревни. «Мануфактуристы» – термин, относившийся тогда не к капиталистическому предпринимателю, а к самим производителям, – жили обычно в деревнях, население которых само строило себе жилища обычного типа, само снабжало себя одеждой, утварью, а также хлебом, мясом и пивом. Только помещик, живший в ближайшем парке, посылал в столицу графства или в Лондон за лучшей мебелью, книгами, фарфором и другими предметами роскоши, свойственными этому веку изысканного вкуса и больших расходов, и за деликатесами для стола, хотя обычная пища поступала из имения.
Кроме того, многие деревни производили не только дешевые товары для собственного потребления, но и некоторые специальные виды предметов роскоши для рынка. Возьмем один пример из очень многих: у меня есть высокие стоячие часы, сделанные еще в XVIII веке в маленькой уорикширской деревушке Прайоре Марстон и до сих пор верно показывающие время. Сукно, которое все еще составляло главную статью внутренней и внешней торговли, выделывалось в основном в сельской местности, а быстро растущая хлопчатобумажная промышленность развивалась, не выходя за пределы коттеджа. Города принимали некоторое участие в производстве, но главным образом они были распределительными центрами: Бристоль и Норидж распоряжались сукном, производимым в Котсуолдс и деревнях Восточной Англии; Лидс и Галифакс продавали товары, вытканные на фермах и в сельских домах, разбросанных вдоль крутых склонов йоркширских долин; при каждой ферме и домишко имелось свое поле, в каждом дворе – корова.
Города Англии в начале ганноверского периода существовали не столько благодаря товарам, которые они сами изготовляли, сколько благодаря своим рынкам, лавкам и торговле. Лондон, правда, был как промышленным, так и торговым городом и уже обладал многими особенностями современного «большого города». Бирмингем всегда был городом мелкой промышленности. Порты Англии, от крупного Бристоля и его растущего соперника Ливерпуля до маленьких Фови и Олдборо, лучшие дни которых уже отошли в прошлое, жили своей собственной жизнью приморских городов. Но большинство других городов было атрибутами той сельской местности, которую каждый из них обслуживал. Они забыли свой ревностный гражданский патриотизм замкнутого средневекового «бурга» и потеряли монополию своих гильдий на производство товаров. Они стали рынками для фермеров и местами сборищ, которые джентри и их семьи посещали, чтобы сделать закупки, потанцевать и заняться делами графства. Многие сквайры среднего достатка, особенно те, которые жили далее чем за 100 миль от столицы и которым был не по средствам «лондонский сезон», сами строили хорошие дома в столице графства или около нее, куда их семьи, имеющие матримониальные надежды, приезжали ежегодно на некоторое время из своих сельских домов. Кафедральные города процветали под почтенной сенью клерикального патроната. Но более крупные города графств, такие, как Ньюкасл на Тайне и Норидж, являлись, кроме того, своего рода торговыми складами национального значения.
