Хлеб и сыр, запиваемые пивом или чаем, стали во многих южных графствах основной пищей рабочих. Они редко видели мясо, но многие выращивали картофель на огороде возле своего домика. Угроза постоянного голода, с которой сельская беднота сталкивалась во многих районах в период войны из-за высоких цен и низкой заработной платы, была устранена при помощи средства, принесшего с собой много зла. В мае 1795 года мировые судьи Беркшира получили приглашение собраться в Спинхэмленде, северном предместье Ньюбери, с определенной целью фиксировать и ввести в графстве минимум заработной платы в соответствии с ценами на хлеб. Осуществить это было бы сложным делом в период неистового колебания цен и при сопротивлении упорствующих фермеров, но в принципе это было правильным средством. Если бы оно было принято для всей Англии, то могло бы направить нашу современную социальную историю в более счастливое русло. Это был верный курс, и он определялся древним обычаем и существующим законом. К несчастью, тех мировых судей, которые приехали в Спинхэмленд с этой благой целью, убедили добиваться не повышения заработной платы, а дополнения ее за счет доходов прихода. Судьи составили и опубликовали шкалу, по которой каждый «бедный и усердный человек» получал от прихода определенную сумму в неделю в добавление к своему заработку – столько-то для него самого и столько-то для других членов семьи, – когда буханка хлеба стоила шиллинг. Когда хлеб дорожал, пособие также повышалось. Эта удобная шкала, называемая в просторечье «Спинхэмлендским актом», принималась мировыми судьями одного графства за другим, пока эта пагубная система не установилась почти в половине сельской Англии, особенно в графствах недавнего огораживания. Северные графства не попали под действие этой системы, так как на севере близкое соседство фабрик и рудников своей конкуренцией помогало поддерживать заработную плату в сельской местности.
Уплата этого налога для дополнения заработной платы избавляла крупного фермера от необходимости обеспечивать прожиточный минимум своим рабочим и весьма несправедливо вынуждала мелкого независимого прихожанина помогать богатому человеку, одновременно заставляя рабочего становиться паупером даже тогда, когда он был обеспечен работой. Это оказало пагубное моральное влияние на всех, кто соприкасался с этой системой. Крупные фермеры продолжали эгоистически отказываться повышать оплату, состоятельные классы тяготились бременем налога на бедных, тогда как среди пауперизированных батраков увеличивались праздность и преступления.
Неверно, однако, как думали в то время, что налог для дополнения заработной платы был важной причиной быстрого роста населения. В XIX веке, как и в XVIII, рост населения был связан не с увеличением рождаемости, а с падением смертности. Не глупым мировым судьям Спинхэмленда, а хорошим врачам Великобритании страна обязана тем, что между 1801-1831 годами население Англии, Уэльса и Шотландии возросло с 11 миллионов до 16,5 миллиона человек.
Высокие цены на хлеб во время войны, обрекая сельскохозяйственного низкооплачиваемого рабочего на голод и нищету, не только приносили выгоды лендлорду и крупным арендаторам, но и приостановили на некоторое время разорение йомена-фригольдера и крестьянина-копигольдера. Однако после Ватерлоо с падением хлебных цен уменьшение числа мелких земледельцев возобновилось. Именно на них спинхэмлендская система давила в финансовом отношении особенно тяжело, так как во многих южных графствах, особенно в Уилтшире, многочисленные фермеры, не прибегавшие к наемному труду, были вынуждены платить тяжелый налог в пользу бедных, чтобы дополнить заработную плату,
выплачиваемуютеми крупными фермерами, использующими чужой труд, которые были их соперниками и должны были занять их место. Мелкий земледелец страдал еще и от продолжающегося огораживания открытых полей и выгонов, и от ускоряющегося упадка домашней промышленности.
Однако мы не должны преувеличивать темпа и размера перемен. Перепись населения 1831 года показывает, что накануне билля о реформе сельскохозяйственный пролетариат был только в два с половиной раза многочисленнее, чем самостоятельные земледельцы
.И оставалось еще
«мелкоекрестьянство», почти столь же многочисленное, как и фермеры, которые оплачивали наемных рабочих. Но значительно большая часть обрабатываемой земли находилась теперь в руках крупных фермеров, а открытые поля и общинные выгоны большей частью исчезали.
Когда война и ее последствия были преодолены, из статистических подсчетов реальной заработной платы стало очевидно, что сельскохозяйственному рабочему в 1824 году было не хуже, чем тридцать лет назад, если взять среднюю цифру по всей стране в целом. В некоторых районах ему даже стало лучше. Но его уровень жизни снизился в тех областях сельского юга, которые находились дальше от фабрик и шахт с их конкурирующей заработной платой, особенно там, где налог в пользу бедных использовался для удержания заработной платы на низком уровне и где сельскохозяйственный рабочий зависел от фермера, нанимавшего его за глиняную хибарку, в которой батрак жил. Часто он был вынужден получать часть своего заработка плохим зерном или еще худшим пивом. В таких графствах сожжение скирд и бунты являлись следствием осознания беднотой своей безысходной нищеты. В более ранние и простые времена батрак чаще жил на ферме и ел за столом фермера. Это означало, конечно, что он так же зависел от своего нанимателя, как и в более поздние времена, когда был связан предоставлением ему хижины. Но это означало также более тесный, а часто, следовательно, более сердечный личный контакт и меньшую изоляцию классов. Коббет говорит о старомодном участии батрака в трапезе своего хозяина на равных условиях, с тем лишь исключением, что фермер мог приберечь для себя более крепкое пиво.
Зимой 1830 года голодающие батраки графств, расположенных к югу от Темзы, устроили мятежную демонстрацию, требуя установления заработной платы в полкроны в день. Месть судей была ужасной: трое из мятежников были несправедливо повешены, а четыреста двадцать оторваны от семей и переправлены в Австралию как каторжники. Такая паническая жестокость показала, насколько широка была пропасть социальных различий, отделяющих высший класс от бедноты даже тогда, когда антиякобинский дух был изгнан из политической сферы и «реформа» стала лозунгом королевских министров.
Было бы, однако, большой ошибкой рассматривать несчастное положение батраков в графствах, расположенных южнее Темзы, как характерное для всей сельской Англии. На севере, да и во всех районах, где развивалась фабричная жизнь и рудники, заработки даже сельскохозяйственных рабочих были выше, налог в пользу бедных ниже, а число людей, получающих эту милостыню, меньше. Средний уровень жизни был, конечно, выше, чем в предшествующее столетие, если учитывать все районы и все классы. Не только Коббет, но и многие другие жаловались, что фермеры, подражая более состоятельным лицам, расстаются со своими привычками к скромной жизни, употребляют веджвудовскую посуду вместо оловянной, дают образование дочерям, катаются в кабриолете или разъезжают верхом с охотничьими собаками. Хорошо ли это было или плохо – ответ зависит от точки зрения, но, во всяком случае, это явилось «повышением уровня жизни».
На перемены в жизни фермера жаловались еще в период Ватерлоо, но и 30 лет спустя эти перемены еще вызывали недовольство, как показывают эти стихи, написанные в 1843 году.
