Нахмурившись, Дункан ждал моей реакции. Я протянул ему назад тот листок, на котором была отпечатана анафема. Он же достал второй листок. Это была копия того же самого документа, но некоторые слова в нем были перечеркнуты и над ними помещались пометки и исправления. «Вы только почитайте, – побуждал меня Дункан, – это ответ Симпсона… Вы узнаете его почерк?»
Разумеется, я тут же опознал почерк Симпсона. Форма обращения доктора Монтгомери была полностью сохранена. Но ее содержание несколько изменилось. Теперь письмо выглядело так: «Я не верю, что до нынешнего дня хоть кто-то в Дублине воспользовался коляской, чтобы попасть из пункта А в пункт Б. Здравый смысл должен указать нам, что недопустимо ее применение при традиционном перемещении, как недопустимо сокращение усилий, которые были задуманы Всемогущим как неотъемлемая его часть и ниспосланы пешеходу, чему, разумеется, у Него были мудрые объяснения. И здравый смысл идет рука об руку с моими сокровенными желаниями».
«Никто, – оживился Дункан, – не может упрекнуть Симпсона в неискренности его христианской веры… Но помимо Бога он верит в прогресс и ненавидит пыль в париках. Подумайте о нас, когда окажетесь по ту сторону океана…»
Пока я предпринимал запоздалые попытки восстановить историю открытия эфирного наркоза и кончины Хораса Уэллса, мои мысли довольно часто возвращались назад в Шотландию, к Симпсону, единственному наделенному верой в лучшее изобретателю. Из Нью-Йорка, Хартфорда и Бостона до меня доходили новости об очередной победе медицины, одержанной под симпсоновыми знаменами. Хлороформ поначалу полностью вытеснил эфир, но затем, после подробного анализа преимуществ и недостатков обоих препаратов, для наркоза стали применять и тот, и другой. В Англии и Шотландии споры о хлороформе и в частности о родах под наркозом хлороформом так и не утихли. Напротив, ситуация накалялась, и время от времени то там, то тут вспыхивали ненависть и гнев. Это продолжалось до тех пор, пока седьмого апреля 1853 года в Лондоне не произошло необычное, можно даже сказать – сенсационное событие.
В лондонском Букингемском дворце у королевы Виктории, одной из величайших монарших особ столетия, родился четвертый сын, принц Леопольд, герцог Олбани. Само по себе его рождение, разумеется, не было событием из ряда вон выходящим. В большей степени это послужило фоном для интересующих нас фактов, о которых чаще упоминали небрежно и невзначай. Так вот, ходили слухи, что Джон Сноу, первый лондонский врач – специалист по анестезии, с согласия и даже по желанию самой королевы и ее супруга во время родов воспользовался хлороформом. По этой причине роды были почти безболезненными и прошли без каких-либо сложностей.
Четырьмя неделями позже я получил письмо от Дункана, в котором он писал, что роды под хлороформовым наркозом в мгновение ока стали в Великобритании модными. Теперь акушеры принимали роды только «по-королевски», и там, где раньше акушер рисковал встретить безудержное противостояние, теперь он рисковал столкнуться с безудержным восторгом.
Через год я и сам имел возможность убедиться в этом, посетив Эдинбург и Лондон. Там я намеревался ознакомиться с историей появления на свет королевского отпрыска, которая таким кардинальным и удивительным образом поменяла ход событий. Однако я заблуждался, с американской и очень юношеской беспечностью полагая, что таинство родов европейской королевской особы постигнуть так же легко, как и ту тайну, которая изначально покрывала историю изобретения эфирного наркоза.
Джон Сноу тщательно оберегал врачебную тайну. И даже позднее, когда я завел множество друзей среди английских медиков и заслужил определенное доверие, которое позволяло мне быть в курсе всех сенсационных происшествий и исторических событий, я так и не смог выяснить никаких подробностей появления на свет принца Леопольда, как и деталей последующих, ставших последними, родов королевы Виктории, которые состоялись четырнадцатого апреля 1857 года при содействии того же доктора Сноу и хлороформа. Речь шла о рождении принцессы Соединенного Королевства Беатрис. Осмелюсь предположить, что мне удалось собрать все факты, доступные простым смертным за пределами королевского двора.
В самом начале апреля 1853 года Джон Сноу совершенно неожиданно по распоряжению супруга королевы Виктории был вызван в Букингемский дворец. К тому моменту он уже в течение семи лет занимался изучением наркоза, в особенности хлороформа. Сноу было тридцать восемь лет, он любил уединение и по натуре был замкнутым одиночкой. Ему были незнакомы любовные омуты, и он вел холостяцкий образ жизни до самой ранней своей смерти, которая настигла его вскоре после следующих безболезненных родов королевы в 1857 году. В 1854 году я оказался с визитом в его отшельническом жилище на Фирт-стрит в Лондоне. Тогда из никому не известного, брошенного даже собственными пациентами из-за его серьезности, скепсиса и нелюдимости врача он превратился в представителя так широко распространившегося позже направления в медицине и передового специалиста в области анестезии…
Из случайного наблюдения одного лондонского аптекаря, который в 1847 году с бутылочкой эфира в руке торопился от одного дома к другому, от одного больного к следующему, – вот из чего родилось его «эфирное дело». И этот самый аптекарь подтолкнул Сноу на путь к успеху. Планомерно он исследовал воздействие эфира, а затем и хлороформа на человеческое тело. Несмотря на собственную физическую слабость и болезни, он не раз подвергал себя экспериментам, чтобы с уверенностью заключить, какое количество хлороформа необходимо, чтобы потерять чувствительность или сознание. Для родового наркоза он изобрел современную изящную технику «одурманивания», или «прерывистого наркоза». С ее помощью роженица не погружалась в длительный сон, а напротив, согласно этой методе, в самом начале схваток она вдыхала немного хлороформа и, если боль уходила, сразу же убирала от лица пропитанный препаратом платок. Точно такую технику он использовал, принимая роды у королевы Виктории.
После супруг королевы более часа беседовал со Сноу, задавая ему бесконечные вопросы о действии наркоза, о безболезненных родах и возможных опасных последствиях. Принц-консорт Альберт оказался довольно хорошо информированным. Оказалось, что он читал статьи и работы Сноу… Как выяснилось позже, Альберт и один из ближайших его поверенных, немецкий врач тех дней барон Штокмар, были главными инициаторами всего предприятия: именно они захотели чувствовать запах хлороформа в той комнате, где рожала королева. Оба при этом были необычайно вдохновлены любыми веяниями научного прогресса. Более того, в этом поступке Альберта проявилась его трогательная любовь к королеве, ведь все муки своей супруги во время ее многочисленных родов он переживал вместе с ней как свои собственные. Уважение Джона Сноу к фактам и его академическая манера так убедительно подействовали на принца-консорта, что тот обратился к нему с просьбой: он попросил его подготовиться к «решающему часу», поскольку королева в скором времени должна была разрешиться. В этом деле Альберт заручился поддержкой педантичного Чарльза Локока, придерживающегося очень современных взглядов, тогда как Джеймс Кларк, бесполезный личный врач, содержавшийся при дворе только в силу своей узколобой преданности королеве, запротестовал.
