Через три недели Земмельвейс вернулся из Италии, так и не отдохнув по-настоящему. Вечером двадцатого марта он снова оказался в Вене. Предрассветные сумерки следующего дня снова застали его в морге за препарированием трупов. Привыкнув к тому, что в непосредственной близости от него работал Коллечка, он с удивлением отметил, что его место пустует. Он ждал. Но ждал напрасно.
В конце концов в комнате, где он работал, появился патологоанатом, служитель этого морга, и Земмельвейс спросил у него, куда подевался его друг.
Старик посмотрел на него растерянно, не понимая, о чем тот говорит, и ответил: «Но, господин доктор, разве вы не знаете? Господин профессор Коллечка умер».
На одном из вскрытий какой-то нерадивый студент повредил руку Коллечки скальпелем. Это была всего только крошечная царапина. Коллечка даже не обратил на нее внимания. Но уже к вечеру следующего дня у него поднялась температура и появился озноб. Несколько дней спустя он лежал в горячечном бреду. Земмельвейс затребовал протокол вскрытия тела Коллечки.
Читая этот протокол, Земмельвейс чувствовал, как кружится голова, как земля уходит из-под ног. Там было сказано: нагноение и воспаление лимфатических желез, вен, реберной плевры, перитональной оболочки, перикарда, коры головного мозга!
«Все еще вдохновленный сокровищами Венеции, – писал Земмельвейс позже, – и растревоженный новостями о смерти Коллечки, одним словом, находясь в состоянии весьма возбужденном, ум мой вдруг прояснился. Для меня стала очевидна полная идентичность болезней: той, от которой скончался Коллечка, и той, что была причиной смерти стольких рожениц…»
Поскольку результаты вскрытия были одинаковы, у него назрел вопрос: не являются ли также одинаковыми причины смерти Коллечки и рожениц, больных послеродовой лихорадкой? Коллечка умер из-за царапины, в которую на скальпеле были занесены гнилостные частицы трупных тканей. Не могло ли случиться так, что он и его студенты на своих руках занесли те же разлагающиеся частицы в поврежденное лоно рожениц, когда от работы в морге переходили непосредственно к осмотру пациенток? Этот вопрос преследовал Земмельвейса днем и ночью.
В его мозгу совершалось безостановочное движение: там беспорядочно громоздились пугающие догадки, одна мучительнее другой. Если его теория была верна, тогда становилась понятна внушительная разница в уровне смертности в первом и втором родильном отделениях.
Во втором отделении не работали ни врачи, ни студенты, а лишь акушерки, которые уж точно не вскрывали трупов до осмотра рожениц.
Потрясение Земмельвейса было так глубоко, что он стал опасаться собственного помешательства; стал думать о самоубийстве. Упрекал себя в том, что собственными руками убил бесчисленное множество женщин. Земмельвейс лишился сна. Он никогда не простил себе этого и мучился до конца своих дней. Много лет спустя он писал: «Одному Богу известно точное число тех женщин, которых я раньше времени отправил в могилу».
В мае 1847 года он вступает в борьбу против смерти.
Пятнадцатого мая под собственную ответственность, не спросив Кляйна, на дверях клиники он вывешивает распоряжение: «С сегодняшнего дня, пятнадцатого мая 1847 года, каждый врач и студент, возвращающийся из анатомического театра, до того как войти в родильное отделение, обязан вымыть руки хлорированной водой, бочонок с которой установлен у входа. Это распоряжение распространяется на всех. Без исключения. И. Ф. Земмельвейс».
Тогда Земмельвейсу еще не было ничего известно о бактериях, которые и вызывали послеродовую лихорадку, а также прочие гнойные раневые инфекции. Еще тридцать лет отделяли человечество от их открытия. Но он сумел раскрыть тайну их попадания в рану – через руки и инструменты врачей и хирургов, и именно это утверждение через тридцать лет стало основополагающим принципом асептики. И вот, пятнадцатого мая началась борьба всей его жизни.
Теперь вход в его отделение охраняли мыло, щетка для ногтей и хлорная известь. Профессор Кляйн согласился на это с очевидным неодобрением. Отдельные студенты из других городов следовали правилам весьма охотно. Большинство остальных считали «бестолковое полоскание» таким обременительным, что Земмельвейсу иногда самому приходилось стоять в дверях, чтобы заставлять каждого из новоприбывших вымыть руки. Но все равно находились единицы, умудрявшиеся обойти его правило. Хронические раздражение и беспокойство, которые мучили его с момента открытия и усугублялись вместе с его приступами самоедства, привели к тому, что Земмельвейс разразился припадком бешенства. Из некогда добродушно-веселого молодого врача он превратился в ненавистного тирана.
В мае 1847 года из 300 пациенток погибло чуть больше одной десятой. А именно 12,34 процента. Однако уже в последующие месяцы на 1841 роженицу пришлось всего 56 смертей, что составляло 3,04 процента.
Несомненно, этот показатель все еще превышал однопроцентный уровень смертности во втором отделении. Но когда же еще количество умерших в его отделении было так же мало? Никогда!
Земмельвейс чувствовал, что успех очень близок. И вот наступило второе октября 1847 года. В этот день ему предстояло встретить самый чудовищный удар из всех уготованных ему.
Утром, войдя в палату, где находились двенадцать рожениц, он обнаружил, что все двенадцать мучаются от послеродовой лихорадки. И это несмотря на мытье рук, несмотря на все проверки, на абсолютную уверенность в том, что никто не покидал морга с невымытыми руками и уж тем более не входил в таком виде в родильную палату.
Но Земмельвейс не сдался и тогда. Он довел свой мозг до полного истощения. Стал еще большим тираном, чем когда-либо прежде. И он нашел разгадку.
На самой первой койке в той палате, где болезнь не пощадила ни одну из рожениц, лежала женщина с раком матки, сопровождавшимся гнойными выделениями. Земмельвейс и его студент тщательно вымыли руки перед появлением на пороге этой палаты. Но затем одну за одной осматривали раковых пациенток, после которых очередь дошла и до всех прочих рожениц, при этом между осмотрами они не мыли рук.
Земмельвейс сделал второе в своей жизни открытие.
Возбудители инфекционных заболеваний переносятся не только от трупов на живых людей, но также и от больных, в теле которых идут гнилостные процессы, или же тех, у которых есть нагноения, на здоровых пациентов.
Противостояние Земмельвейса инфекциям вступило в новую фазу. Он издал распоряжение, согласно которому перед каждым осмотром руки должны быть тщательнейшим образом вымыты. Он следил за тем, чтобы также были вымыты все инструменты, хотя прежде в клинике, как и повсюду в мире, инструменты всего-навсего протирали о полы одежды. Он изолировал уже зараженных рожениц с воспалительными процессами от всех прочих.
Эти новые, более строгие меры заставили его коллег занять оборонные позиции, причем свое недовольство они проявляли как открыто, так и исподтишка. Студенты и санитарки – последние к тому времени особенно яро способствовали антисанитарии – стали чинить Земмельвейсу препоны, заверившись поддержкой профессора Кляйна. Тот, будучи самодуром, фанатиком и нарушителем всеобщего спокойствия, постановил при первой же возможности уволить с поста ассистента навязчивого новичка.
