Земмельвейс не придал ни малейшего значения этому распоряжению, хотя грянувший гром предвещал нешуточную бурю. Его единственной целью был успех, который ему все-таки подарил 1848 год. Из 3556 рожениц умерло лишь 45. Впервые, благодаря Земмельвейсу, уровень смертности во втором родильном отделении опустился до рекордно низкой отметки в 1,33 процента. Но где же – не раз спрашивал он у Бога – таилось внятное доказательство того, что его мысли и его действия были верными?!
В конце 1847 года Земмельвейс поделился результатами своих изысканий с бывшими учителями, прежде всего со Шкодой, но также с Геброй, венским профессором, создателем учения о кожных заболеваниях. Оба стали настаивать на том, что ему стоит написать и издать пространный доклад о своей находке. Но он категорически отказался писать что-либо. Его отвращение к речам и писательству было неискоренимо.
По этой причине Гебра принимает решение самостоятельно написать об экспериментах Земмельвейса. Его статья выходит в том же 1847 году вместе с декабрьским номером журнала Кайзерского и Королевского медицинского общества в Вене, и позже – в номере за апрель 1848 года.
Но эти статьи едва ли нашли отклик. Утверждения Земмельвейса были слишком революционны для акушеров и прочих врачей Европы, предпочитавших давно устоявшиеся представления, а потому нововведениям противились даже самые знаменитые из них и наиболее уверенные в себе. По этой причине реакцией были гробовое молчание и полное пренебрежение.
В начале 1849 года на сцене рядом с Земмельвейсом возникает главный врач Венского общества врачей Халлер. Он впервые признает, что открытие Земмельвейса имеет значение не только для предотвращения послеродовой лихорадки. «Значение этого изобретения… для госпиталей в целом и для операционных залов в особенности сложно переоценить, а потому оно видится мне достойным внимания всех деятелей науки…»
Но никто из хирургов, в палатах которых тысячами умирали от различных форм раневой лихорадки и нагноения ран, не отреагировал на этот весьма прозрачный намек.
Шкода потребовал от профессорско-преподавательского состава Венского университета создания специальной комиссии, которая должна была изучить выявленные Земмельвейсом новые факты и вынести свое решение. И профессорско-преподавательский состав, посовещавшись, действительно принял решение создать подобный орган.
Однако когда об этом узнал профессор Кляйн, он, хотя и был личностью весьма недалекой, заподозрил неладное. Он не исключал неприятной мысли, что его подчиненный, над которым в его клинике только и делают, что насмехаются, стоял на пороге грандиозного успеха. От подобного Кляйну человека сложно было ожидать добродетели, но тогда он повел себя невероятно подло и коварно. Огромную роль сыграл тот факт, что Земмельвейс, будучи урожденным венгром, симпатизировал недовольным правительством революционерам и поддерживал революционные восстания, которые разгорелись в 1848 году в Вене. И Кляйн, прознав о его симпатиях, донес на него. Соответствующее министерство запретило проведение уже назначенного заседания по учению Земмельвейса о причинах послеродовой лихорадки! Но Кляйну удается еще сильнее насолить своему ассистенту: он добился того, что Земмельвейсу было отказано в продлении двухгодичного трудового договора. Таким образом полномочия Земмельвейса были сильно ограничены – он был отлучен от серьезной работы в первом отделении акушерской клиники. Почти сразу же он предпринял ряд экспериментов на кроликах, чтобы доказать, что родовые пути могут пустить в тело инфекцию, которая распространится на все внутренние органы. Кляйн отказал ему также в использовании историй болезни пациентов его клиники, хотя они были критически необходимы Земмельвейсу для статистических исследований. Шкода и Гебра снова принялись убеждать его в том, что ему необходимо отстоять свое право на доскональный и объективный анализ выявленных им фактов Королевским обществом врачей. И в конце концов Земмельвейс сумел перешагнуть через все, что удерживало его, и решился представить свою работу компетентной комиссии. Это случилось пятнадцатого мая. Он взялся за дело самостоятельно, нерасторопно и неуклюже, бывал вдохновленным и отчаявшимся, полным негодования от чужой недальновидности и слепоты, на которую повсюду натыкался. Но все же он сумел показаться достаточно убедительным, чтобы его второй доклад был опубликовал восемнадцатого июня, а уже пятнадцатого июля последовала дискуссия, на которой его изобретение было впервые официально одобрено.
Но вдруг он снова оказался скованным паническим страхом перед пером и бумагой. Он с ужасом гонит от себя мысли о том, чтобы письменно изложить свои постулаты. Поэтому тогда были опубликованы лишь отрывочные тезисы, сформулированные и записанные чужой рукой.
Первая попытка добиться признания речью и пером окончилась ничем, и Земмельвейса никак нельзя было побудить возобновить попытки. Он верил, что только работа способна привести его к успеху. Заручившись поддержкой профессора Шкоды, он начинает подыскивать себе новое место и должность приват-доцента. Через восемь долгих месяцев утомительного ожидания таковое было ему предложено. Он принял это предложение с радостью на душе, но, к несчастью, вскоре понял, в каких кандалах он оказался. Ему запретили собирать данные по своей теме и проводить исследования на пациентках. На лекциях Земмельвейсу было позволено пользоваться только макетом – разборной моделью женщины.
Его, как прибоем, с головой накрыло чувство разочарования и горечи, которое смогло пересилить его веру в лучшее. Он сделался неспособным снова ждать и терпеть. В спонтанном порыве он уезжает из Вены. Уже не в первый раз он покидал тех, кого называл своими друзьями, кто никогда не отказывал ему в дружеской помощи и поддержке.
Будапешт, столица его родной страны, принимает его. Тогда на родине Земмельвейса его имя давно изгладилось из памяти соотечественников, чему было поводом его многолетнее молчание.
Его преследовал злой рок. Он снова занялся практической медициной и акушерством, чтобы прокормить свою семью. Но сначала неудачное падение с лошади, а затем несчастный случай в ванной подрывают его работоспособность. Силы и энергия покидают его, он слабеет от недели к неделе. До дна исчерпав запас силы воли, Земмельвейс безропотно покоряется судьбе.
Проходит месяц за месяцем. В Вене никто уже больше не вспоминает Земмельвейса. Его последователи, некогда выказывавшие солидарность с идеями и устремлениями своего учителя и преданность ему, изменили Земмельвейсу, стали, как и прочие, насмехаться над ним.
Близится весна 1851 года. Именно тогда случай привел венского врача в родильное отделение больницы Святого Роха в Будапеште. В этой средневековой, обветшалой больнице среди пациенток он обнаружил шестерых матерей, уже разрешившихся от бремени. К моменту его появления одна из них умерла, другая – находилась при смерти, третья – мучилась от послеродовой лихорадки. Их лечащим врачом был главный хирург, который, не вымыв рук, инструментов, не сменив одежды, переходил из хирургического отделения, от коек прооперированных с их гноящимися ранами к роженицам и назад, и так – по кругу.
Для человека, который почти полностью утратил интерес к жизни, минуты, проведенные в акушерском отделении, были все равно что перерождением. Он вспомнил о его, казалось, канувшей в Лету страсти, его совести и сочувствии к умирающим матерям, желании бороться со смертью, причины которой, как ему казалось, были известны. Все это заставило его снова стать активным, увлеченным человеком. Тогда в родильном отделении не было главного врача, поэтому он стал искать возможность взять руководство им на себя. Казалось, это его намерение ни к чему не ведет, и он обивает пороги совершенно напрасно.
