Наконец пришел Листер, опоздав приблизительно на полчаса. Первым моим впечатлением, впечатлением человека, явившегося в этот дом полным ожиданий, напряженно надеявшимся, было разочарование. Листеру тогда было тридцать восемь лет. Он выглядел очень маленьким. Его лицо никоим образом не походило на лицо борца, а скорее могло принадлежать типичному добродетельному человеку, душа которого была совершенно чужда любого рода вражде и противостояниям. Он промокнул со лба пот. Его склонность к незначительному, но тем не менее не прекращающемуся потоотделению, возможно, в значительной степени сковывала его, и была особенно приметна, когда он нервничал или был возбужден, отчего начинал также заикаться. Последний фактор делал его ко всему очень посредственным оратором. Его руки были на удивление мягкими. Позже он и сам охарактеризовал себя как человека, которому не досталось от Бога ни частицы гения, а лишь усидчивость, упорство и непоколебимая логика мыслей и поступков. Вероятнее всего, он был прав, хотя, пожалуй, только этим сложно объяснить тот образ жизни, который он вел.
Не успели мы присесть за стол, где нас уже дожидался горячий чай, как он начал расспрашивать меня о способах лечения ран в американских лазаретах. Тогда еще не были названы точные цифры потерь Союза убитыми и ранеными. Сегодня с достоверностью установлено, что союзные войска потеряли 67 000 человек убитыми и ровно столько же, 67 000 человек, больными и ранеными, которые впоследствии погибли от ран в полевых госпиталях. О потерях южных штатов и позже не сообщалось ничего определенного. Однако и моих предварительных оценок потерь Армии Потомака, а также собственных впечатлений оказалось достаточно, чтобы в общих чертах нарисовать картину, имевшую место в американских лазаретах.
Старинное учение о том, что воздух является возбудителем чреватых последствиями гнойных раневых инфекций, имело широкое хождение среди медиков времен Гражданской войны. По методу французов Шассиньяка и Герина они закрывали раны каучуком и золотой фольгой, чтобы они не соприкасались с атмосферным воздухом. После ампутации конечностей на культю при помощи вакуумного насоса, которым откачивали воздух, надевали резиновые колпаки, также изобретенные во Франции. Но едва ли можно было говорить о блестящих результатах. Врачи обращались за советом к тем французским хирургам, которые во время наполеоновских походов в Египет, для которого характерен климат более теплый, наблюдали, что солдатские раны заживали чрезвычайно хорошо, из чего сделали вывод, что именно тепло до известной степени препятствует возникновению гнойной лихорадки. Но даже громоздкие тепловые ящики Гуйо и теплые ванны лозаннского профессора Майора никак не способствовали снижению уровня смертности. Применялись также методы, в основе которых лежал совершенно контрастный принцип, например лечение ледяной водой по методу немца, кильского профессора фон Эсмарха. Результаты такого лечения также были не слишком впечатляющими, а если медикам и удавалось получить желаемый результат, то это было скорее случайностью, чем закономерностью. Самой действенной казалась тогда метода венского хирурга Керна, который в противоположность Герину не закрывал раны, а оставлял их без какой-либо повязки. Это называлось заживлением ран по открытому методу. В конце концов, специальные бараки были пристроены к нескольким больницам в Вашингтоне, причем возведение их было окончено еще во время Гражданской войны. Это было сделано по той причине, что некоторые наблюдения, сделанные в наспех установленных в поле, на открытом воздухе бараках и лазаретах, которые часто помещались под тентами, показывали: размещение раненых вдали друг от друга, а также избегание больших скоплений раненых в одном лазарете препятствовало возникновению и распространению гнойной лихорадки, краснухи, гангрены и столбняка. Все постройки были расположены таким образом, что они никогда не стояли одна после другой по направлению ветра, то есть отравленный воздух никогда не смог бы попасть из одной постройки в другую.
Казалось, Листера особенно заинтересовали подробности последних упомянутых мной полевых фактов. Он расспрашивал меня степенно и одновременно дотошно, что поначалу немало раздражало меня, ведь я явился исключительно затем, чтобы расспросить его о новом успешном методе лечения ран, а не рассказывать что-то самому. «Я повидал очень много американских больниц, – сказал я. – Полгода я проработал в Вашингтоне в нашем барачном госпитале Джудиари Сквер и позже в военном госпитале Армори Сквер. Если говорить в целом, то раневые инфекции присутствуют везде, но в разной степени. Даже особая система распределения раненых, на мой взгляд, отнюдь не та система, которая способна воспрепятствовать болезни. Именно поэтому я и отправился к вам…»
Но Листер снова ушел от темы, единственно интересовавшей меня. «Такие воззрения очень скоро разочаруют очень многих европейцев… – сказал он почти церемонно. – С некоторого времени в мире есть некоторое количество ученых, сделавших определенные выводы из того факта, что больницы, число пациентов в которых бесконтрольно увеличивается, превращаются в самые настоящие ядовитые норы, где свирепствует лихорадка. Итак, они полагают, что есть лишь один выход, а именно уничтожение всех старых больниц. Опытным путем было установлено, что раневые инфекции возникают значительно реже, если операция была проведена в частной клинике, особенно находящейся за чертой города, а не в одной из крупных больниц. С этим утверждением никак нельзя поспорить. Профессор Симпсон в Эдинбурге, который снискал огромную славу за открытие хлороформа, уже несколько лет пытается сплотить вокруг себя людей: вместе они хотят сжечь все имеющиеся больницы и вместо них построить множество крошечных крытых железом домиков, где могли бы поместиться максимум два человека. Однако я совсем не думаю, что эта задумка верна…»
Листер прервался, будто бы почувствовав, что сказал слишком много или что его слова прозвучали слишком однозначно.
Я собрался с силами и задал ему один короткий и прямой вопрос: «И каков же, по-вашему, верный путь?»
Вероятно, мой вопрос показался ему очень американским из-за его краткости и прямолинейности, но он вдруг поднялся – как мне почудилось, с облегчением – и пригласил меня осмотреть его больничные владения.
Университет Глазго тогда располагался в старейшей части города.
Когда наш экипаж остановился на вымощенном камнем дворе перед красным зданием больницы, Листер вышел из него и, широко и быстро шагая, направился ко входу, к приветствовавшим его издалека студентам. Мы поднялись по широкой лестнице. На каждом из этажей находилось несколько дверей, две из которых вели в огромные больничные палаты, а прочие в более мелкие служебные помещения. После длинной пробежки Листер в конце концов остановился у одной из дверей в палату и распахнул ее.
Я заглянул внутрь палаты: кровати стояли на значительном расстоянии друг от друга, окна были необыкновенно велики, особенно если сравнивать с теми, что обычно можно было встретить в больницах. Не успел я сделать и нескольких шагов по палате, как одно любопытное ощущение заставило меня насторожиться. Я не сразу понял, что так подействовало на меня. Только когда я вслед за Листером проделал половину пути до ближайшей больничной койки, я вдруг осознал, что показалось мне в этой палате таким непривычным и что отличало ее от всех прочих палат хирургических отделений, в которых мне доводилось бывать за многие ушедшие годы. Это был запах.
