Я услышал, как Листер заговорил: «Если удается избежать разложения тканей, тело начинает питать даже кости, в которых уже нет жизни…» Он повторил ту же фразу еще раз, медленно, слово за словом, будто бы то была новая истина, только сейчас во всей полноте открывшаяся ему.
Он разогнул спину и стоял теперь в полный рост рядом с кроватью мальчика. «Я не надеюсь, что этот ребенок окончательно поправится, – протяжно проговорил он. – Но я верю – он будет жить». Он повторил сказанное еще раз с какой-то ребяческой, успокаивающей радостью в голосе: «Он точно будет жить…»
«Я надеюсь на это, как и вы, – пробормотал я, сконфузившись. Но я буквально заблудился среди загадок. Не могу понять, случайность это или чудо. Я не знаю!»
Он помолчал немного, пока наблюдал, как Макфри накладывал новую повязку на хилую детскую ножку. Затем он расправил плечи и взглянул на меня. «Пойдемте, – скомандовал он. – Позвольте пригласить вас в мой кабинет. Там я смогу рассказать вам немного больше о том, что вы уже видели.
Рабочий кабинет Листера располагался рядом с лекционным залом, где читали курс хирургии, в западной башне Университета Глазго. Там, наверху, я простоял, прислонившись спиной к окну, некоторое время, пока Листер быстрыми шагами мерил комнату из конца в конец. По мере своего непрекращающегося движения он рассказал мне, сначала несколько сбивчиво и запинаясь, в чем состоял его метод лечения ран и каким образом он пришел к экспериментам такого рода.
«Я уже очень давно занимаюсь проблемой раневых нагноений, воспалений и смертельных раневых инфекций, – начал он. – Учился я в Лондоне у профессора Эриксена, представления которого были весьма экзотичны. Он полагал, что все больницы окутывает облако газов и ядовитых испарений, или миазмов, которые впитываются в раны и вызывают ферментацию и разложение. Он даже рассчитал количество тех газов и миазмов, которые могут содержаться в воздухе, не представляя угрозы. Но я начал сомневаться в газовой теории, когда в 1849 году в Лондоне среди прооперированных пациентов разразилась нешуточная эпидемия гангрены. Было только одно средство, которое время от времени помогало. Мы прижигали раны нитратом серебра, или попросту ляписом. Ляпис, разумеется, не мог нейтрализовать никакого газа – он мог в лучшем случае воздействовать на то, что уже находилось в ране. По крайней мере так я думал. Разумеется, в данном случае действовал тот контраргумент, что ляпис мог помешать процессу разложения, еще до того вызванному газом.
За все это время даже ощупью мне не удалось подобраться к рецепту надежного средства для лечения ран. И мои поиски могли бы тянуться еще очень долго, если бы немногим более двенадцати лет назад ко мне не пришел профессор Андерсон. Андерсон – это профессор химии в Университете Глазго. Я часто беседовал с ним о раневых инфекциях, а также интересовался его мнением в отношении того факта, что некоторые из них выказывают известное сходство с процессом разложения мертвой плоти или разложения и брожения других органических тканей и веществ. И вдруг совершенно неожиданно он принес мне статью, которую обнаружил в июньском выпуске французской газеты «Comptes Rendus Hepdomadaires» за 1863 год. Статья была озаглавлена так: «Recherchers sur la putrefaction». Там же стояло имя автора: Луи Пастер. Ведь оно вам известно?» Тогда мне пришлось признать, что этого имени я нигде не встречал.
«Теперь вы наверняка заинтересуетесь им, – продолжал Листер. – Должно быть, он выдающийся химик и человек замечательной фантазии. Именно она и помогает ему ориентироваться в той сфере окружающего нас мира, которая, по большому счету, до сих пор темна и мутна, отчего любому так тяжело посмотреть сквозь нее. Наверное, мне следует вкратце рассказать вам, какое открытие совершил Пастер. В 1863 году Пастер уже не первый год занимался исследованиями процессов гниения. В результате точных микроскопических наблюдений за гниющей материей ему удалось обнаружить крошечные организмы, количество которых колоссальными темпами увеличивалось чуть ли не в сотни раз. Увеличение их численности сопровождалось усугублением процесса гниения. Из этого Пастер заключил, что эти организмы как раз и являются причиной разложения и брожения. То есть везде, где наблюдается брожение либо разложение, присутствуют в разных формах эти организмы. Когда Пастер кипятил или сильно разогревал забродившее вещество, размножение организмов в конце концов прекращалось. Посредством нагревания, например, молока или вина можно окончательно покончить с процессами брожения, которые так часто досаждают людям, потребляющим эти напитки. Так, Пастер выдвинул тезис, что микроскопические организмы неизвестной природы являются причиной брожения и гниения. И это его заявление тут же подверглось яростным нападкам со стороны абсолютно всех ученых. Они утверждали и утверждают до сих пор даже во Франции, что эти организмы (если они вообще существуют) являют собой не причину гниения, а его следствие, так сказать, некие новые молекулярные соединения. Повсеместное неприятие теории побудило Пастера к продолжению работы и в конечном итоге к эксперименту, результаты которого – по крайней мере так думаю я – оспаривали его оппоненты».
Листер прекратил свое однообразное движение по единственной траектории и подошел к столу, достал из папки лист бумаги и показал мне помещенный на нем рисунок. Там изображался пузатый сосуд с газом, горлышко которого было очень длинным и тонким. В верхней части горлышко слегка изгибалось в сторону, а потом резко шло книзу, почти до самой поверхности стола, куда и был водружен нарисованный сосуд. После горлышко снова поднималось немного кверху и наконец оканчивалось отверстием, ничем не закрытым.
«При помощи таких сосудов, – пояснил Листер, – Пастер установил, что микроскопические организмы, или микробы, вызывают гниение и брожение. Ему предстояло доказать, что жидкость начинает бродить, когда во взаимодействие с ней вступают микробы. Докажи он это, и теория его противников, постулирующая, что микробы самопроизвольно возникают уже в процессе брожения, была бы опровергнута. Пастер наполнял сосуд мясным бульоном или молоком и доводил жидкости до кипения. Ничего не происходило. Это не привело ровным счетом ни к какому результату – брожение не началось. Если бы микробы хотели попасть в молоко и мясной бульон снаружи вместе с воздухом и частицами пыли, то они должны были давно проникнуть в горлышко емкости. И Пастер рассуждал, что они в таком случае должны осесть на самом глубоком изгибе шейки сосуда, крутизна которого помешает им добраться до содержимого емкости. Если его рассуждения были верными, то брожение должно было начаться в ту самую секунду, когда он так наклонял сосуд, что жидкость проходила по узкому проходу и достигала самой нижней его точки, где, по предположению Пастера, должны были прятаться микробы. И вот, он наклонил сосуд и стал ждать. Но долго ждать ему не пришлось. Всего через несколько минут он обнаружил микробов в прокипяченной ранее жидкости. Они размножались с не поддающейся воображению скоростью, и началось брожение».
Листер сделал небольшую паузу.
«Только представьте себе, – сказал он, – что со мной творилось в ту минуту, когда я узнал об открытии Пастера… И этот сосуд, через горлышко которого могут проникнуть провоцирующие гниение микробы, чтобы потом погубить его содержимое. И здесь, в больнице, лежат пациенты с открытыми переломами, у которых неизбежно возникает гангрена, в то время как закрытые переломы заживают без каких-либо симптомов гангрены и гнойной лихорадки. Таким образом, мы можем утверждать, что пути, которым такие же или подобные гнилостные микробы через открытые раны проникают внутрь, отравляя сначала саму рану, а затем и все тело, до определенной степени параллельны.
