«Я хотел пригласить вас выпить кофе, – сказал Фолькман и развернулся ко мне. – Но до того позвольте мне все же порекомендовать вам последовать совету нашего молодого гостя и разыскать Бергмана. В его клинике вы найдете не только карболовый «шпрей» и пропитанные карболкой повязки, но и все прочие Листеровы изобретения. С тех пор как он упразднил пользовавшиеся популярностью среди его предшественников черные операционные фартуки, которые были черны лишь для того, чтобы сложнее было различить на них грязь и запекшуюся кровь, все без исключения врачи и медсестры носят белые, свежевыстиранные халаты. И это совершенно новое зрелище. Вам нужно обязательно и самому взглянуть на это. У Бергмана огромное будущее… Вы и сами это поймете, познакомившись с ним», – протараторил он и увлек нас за собой в соседнюю комнату.
Находясь в счастливом неведении, мы со Сьюзен отложили визит в Вюрцбург до возвращения из летней поездки по Франции. Но нашим планам не суждено было осуществиться. К концу наших каникул дала о себе знать ужасная болезнь моей супруги, о чем мне теперь придется рассказать немного подробнее. Я отчаянно боролся за ее жизнь, и после ее смерти я долго не мог излечиться от хандры, разочарования и отрешенности. Ведь все мои надежды на научный прогресс рухнули, исчерпала себя моя вера в безграничные возможности современной хирургии. Все это надолго отбило у меня всякую охоту наблюдать, как далее проходило внедрение в медицину асептики. Поэтому и с Бергманом я познакомился только несколько лет спустя. Но и до этого я все же находился к нему достаточно близко, чтобы не упустить из виду, как волшебным образом претворялись в жизнь смелые, но все же невероятные предсказания, сделанные тем памятным вечером в гостиной дома Фолькмана.
В первые несколько лет, последовавшие за 1880 годом, один «полуночный убийца» за другим оказывался под яркими лучами света, вырванный из сумерек, откуда угрожал человеческой жизни много тысяч лет. Именно тогда были открыты и тут же прокляты возбудители различных форм гнойной лихорадки. Немец Фелейзен обнаружил бактерию, ответственную за возникновение краснухи, особенную форму стрептококка, названную впоследствии палочкой эризипелоида. Она обладала колоссальной жизнестойкостью. Жизнестойкость крошечного организма объяснила ученым, почему краснуху так тяжело истребить в тех больницах, куда она однажды уже была занесена. Карл Бэттон доказал, что даже передающийся от животных столбняк имеет причиной размножение в человеческом организме его возбудителей, а японец Китасато, ученик Коха, разоблачил их: этот вид бактерий он так и нарек – столбнячными палочками.
Казалось, что теория Листера открывает перед наукой широчайшие перспективы. Одержимость, с которой тогда производили новые теории биологи и хирурги с той лишь целью, чтобы укрыться от правды и ни за что не признавать, что именно живые организмы, микробы, вызывают гнойную лихорадку, краснуху и столбняк, казалась тогда преходящей и имела характер отчаянного арьергардного боя.
Зрелище этой последней перед отступлением битвы, в которой целая эпоха обречена была сдаться под натиском новой, в наши дни кажется потешным. Но в годы, отмеченные тем переворотом, идеологическая борьба была по-настоящему упорной, а враждующие лагеря были настроены с серьезностью совершенно неуместной, и убеждения с новой силой пробуждались в них, когда намечалось новое идейное противоречие. Но в такой широкой области, как хирургическая практика, нельзя было говорить об абсолютном единомыслии. Прогрессивно мыслящие ученые, стоящие в авангарде мировой науки, приняли на вооружение листеровские методы, а в конечном итоге примирились и с теорией Коха. Для широких масс медиков по всему миру, которые составляли «ломовые извозчики» от хирургии, внедрение в практику изобретения Листера было слишком хлопотливым и слишком затратным. Сложность его методов противоречила заглавному тезису, заученному еще во время штудий, девизу их привычной работы: быстроте. Любая теория, которая шла вразрез с положениями Листера, была им куда милее, чем учение Коха. Человеческая косность, которая погубила Земмельвейса, в очередной раз грубо заявила о своих правах.
Медики были наслышаны, а практикующие хирурги знали и не понаслышке, что карболовая кислота оставляет ожоги на руках врачей, что уже не говорило в пользу метода. Аргументом «за» не был и тот не менее важный факт, что распыление едкой жидкости с последующим попаданием «шпрея» в дыхательные пути вызывало у врачей отравления и почечные расстройства. Под влиянием этих факторов возникла настоящая линия сопротивления, к которой с удовольствием примыкали новые и новые медики. Все они имели лишь одно намерение: уклониться от использования Листерового метода лечения ран, оправдываясь его сложностью. Однако в несметном количестве больниц лечение карболовой кислотой прижилось-таки, во многом благодаря смерти хирургов-старожилов, зачастую их возглавлявших. Прочие хирурги капитулировали, когда пациенты стали сторониться пропахших разложением лазаретов.
Когда Хальстед вернулся на родину и возобновил работу в Нью-Йорке, в Бельвью-Хоспитал, он понял, что из его затеи внедрить антисептические операционные практики в амфитеатрах больницы ничего не выйдет. Поэтому он был вынужден разбить «стерильную палатку» в саду при больнице и проводить все свои операции там. В Пресвитерианской больнице дело дошло до открытого противостояния и даже вражды между Хальстедом и местным хирургом Бриддоном, поскольку Хальстед прямо в операционной, на глазах у студентов был вынужден потребовать, чтобы тот вымыл в конце концов руки.
Все это длилось вплоть до середины девяностых годов XIX века, а после листеровские методы лечения ран все-таки покорили мир медицины. И как часто случается в истории науки, новообращенные в единственную истинную медицинскую религию пошли значительно дальше мастера, так поздно получившего заслуженное признание.
Теперь не только инструменты укладывали в карболовый раствор, не только вымачивали в нем шовный материал, не только пропитывали карболкой повязки – в операционных повис густой туман из карболового «шпрея», какой можно было видеть там, где оперировал Листер; раны и даже целые брюшные полости заливались литрами разбавленной карболовой кислоты. Медицину наводнил целый поток альтернативных антисептических средств, центральное место среди которых занимал сублимат. Победное шествие всего листеровского захлебнулось в волне новых изобретений.
Но пока то запоздалое победное шествие было в самом разгаре, пока хирурги по всему миру все еще праздновали вместе с Листером его триумф, а где-то триумф Листеровых методов обернулся непредвиденными опасными последствиями, так как многие медики с избыточным тщанием подошли к воплощению заветов ученого, в мире науки уже назревало новое течение. Впервые оно дало о себе знать еще в доме Фолькмана в беседе с его молодым гостем. Тогда мне стало ясно, что новые веяния исходили по большей части от немецких врачей, а эпицентром фактически являлась клиника профессора Бергмана.
Как известно, Листер утверждал, что микробы – возбудители раневых инфекций попадают в раны, на руки и инструменты большей частью из воздуха. Именно поэтому тяжелые облака его карболового «шпрея» и нависали над операционным столом. Ассистенты Бергмана Ланге и Шиммельбуш как-то воспользовались придуманными Кохом средствами и методами, чтобы исследовать воздух на предмет содержания в нем микробов. Результаты исследования явились для них огромным потрясением. В воздухе не обнаружилось практически ни одного возбудителя раневых инфекций. Удалось разоблачить лишь безобидные плесневые и дрожжевые грибы, а также грибки-шизомицеты. За полчаса наблюдений на поверхность раны площадью сто квадратных сантиметров осело не более 70 микробов, по большей части совершенно безобидных. И напротив, в найденной на полу пыли, в одной-единственной капле секрета из гноящейся раны, на одном-единственном хирургическом инструменте, который не был вымыт, побывав в инфицированной ране, или на невымытых руках роились сотни тысяч, миллионы бактерий, в основном опасных и чрезвычайно опасных. Микробы – возбудители раневых инфекций едва ли могли передаваться по воздуху. Очевидно, они проникали в раны при непосредственном контакте с грязью, инструментами и руками. Земмельвейс, об опытах которого, казалось, все давно позабыли, также был прав, говоря о «контактной инфекции».
