На несколько секунд под низкой крышей хижины установилась пугающая тишина. Хватка помощников Мукерджи ослабла. Самого же врачевателя нисколько не занимала кровоточащая рана. Он даже не пытался остановить кровотечение. Он не прижимал тампонов к где-то рассеченному, где-то порванному раневому каналу. Он не накладывал повязки. Мукерджи ограничился тем, что подал знак своим помощникам. Те же прижали друг к другу широко расставленные бедра снова застонавшего мальчика и накрепко связали их пеньковой веревкой. Мукерджи к тому времени уже развернулся к ребенку спиной. Он стоял в стороне, низко склонив голову и неестественно изогнув горбатую спину, и выпачканными в крови руками проталкивал изъятый камень в мешочек, который крепился к некоему подобию пояса.
В эту минуту я почувствовал, как доктор Лала Рай легко коснулся моей руки. Он мягко взглянул на меня своими рыжевато-карими глазами и подал мне знак – пора было уходить.
Рай принадлежал к числу тех немногих молодых индийцев, которые решались заняться изучением медицины и хирургии в Англии, не разрывая при этом известных отношений с представителями аюрведической и древнеиндийской медицины, которые у большей части индийских крестьян пользовались куда большими почтением и доверием, чем любой врач-иностранец. Я познакомился с Раем в Дели по счастливой случайности. Мы вместе присутствовали при одной из медицинских дискуссий. Тогда я рассказал ему о своих замыслах, и он посоветовал мне наведаться к Мукерджи, «врачевателю каменных болезней из Ханпура», чья хижина была целью паломничества очень многих индийцев, страдающих мочекаменной болезнью.
Мы прошли сквозь безмолвную толпу мужчин и женщин, дожидающихся у края дороги. «Все они надеются, что Мукерджи принесет им избавление, – шепотом проговорил Рай. – Вы один из немногих иностранцев или, может, даже единственный, кто когда-либо видел Мукерджи…»
«Что же будет дальше с тем юношей?..» – поинтересовался я по пути к повозке, которая ожидала нас в ста метрах от хижины.
«Все в руках природы, – ответил Рай, причем с такой серьезностью, что я заподозрил его в фатализме. – Если не была повреждена кишка и если не возникнет нагноения или мочевой инфильтрации, через несколько недель он полностью оправится. Если же все сложится менее удачно, выздоровление обречено затянуться. Как известно, со стороны кишки камень очень сложно прощупать, и иногда приходится рассечь кишку или перерезать мышцы мочевого пузыря. В некоторых случаях в раневом канале образуется фистула – со всеми вытекающими последствиями. Также случаются смертельные гнойные лихорадки. Но половина перенесших операцию полностью поправляются. Поэтому всегда остается выбор – погибнуть от мочекаменной болезни или попытать удачу – ведь есть шанс стать одним из выздоровевших…»
Он замолчал, поскольку мы уже подходили к повозке. Когда мы устроились внутри нее, деловитость Рая уступила место пылкому энтузиазму: «И чем же отличаются европейские методы? – спросил он. – Анестезией? Хорошо. Пациенты во время операции больше не испытывают никакой боли, не стонут и не кричат. Но кроме этого? Два года назад в Лондоне я видел по недоразумению рассеченную во время операции кишку, перерезанную и разорванную предстательную железу, не говоря уже о мочевых свищах в раневом канале и отказавшем в результате повреждений сфинктере мочевого пузыря! Вам ли не знать, как много прооперированных умирает в крупнейших европейских клиниках от гнойной лихорадки. Мукерджи знает только учение своих предков. Он никогда не обучался в европейских университетах. Я думаю, что и без того он добился невероятно многого. Вы со мной не согласны?»
«Да, конечно…» – пробормотал я, решив умолчать о своем опыте изучения методов древнеиндийской хирургии. Представления, которые сформировались во мне под влиянием историков медицины, склонных ее романтизировать, были развеяны. Я умолчал также, что некоторые хирургические методы, зачастую обусловленные древней, своеобразной историей развития медицины в Индии – во всяком случае, за исключением ринопластики – были не лучше и не хуже средневековых хирургических практик Запада. Однако я вынужден был признать, что Рай – по крайней мере, в том, что касалось европейских операционных техник, – в своих сравнениях стоял не так далеко от истины. Разумеется, насколько я мог тогда судить.
«Да, конечно», – повторил я устало.
Я попрощался с доктором Раем у входа в гостиницу «Цивил энд Милитари Хотел», вводящей в заблуждение пышностью своего фасада. В ее кишащих крысами убогих апартаментах я имел несчастье остановиться.
Мы условились встретиться на следующий день и посетить одного из индийских «врачевателей катаракты». Тогда я не подозревал, что увидеть того лекаря мне так никогда и не удастся.
Я рано улегся спать и потушил лампу, свет которой мог привлечь насекомых. Когда моя рука совершала путь от лампы к подушке, я впервые ненадолго ощутил незнакомую, иррадиирующую боль, очаг которой определенно находился в правом боку. Я постарался успокоиться и убедить себя самого в том, что для мочекаменной болезни я еще слишком молод. Но ни в одном возрасте нельзя быть застрахованным от образования мочевого камня. Я вдруг вспомнил, что однажды читал о том, почему образуются камни в мочевом пузыре. Причиной тому могли быть однообразный рацион и продолжительная диарея, по ходу которой организм теряет много влаги. Все время моего путешествия из Плимута в Бомбей я мучился от диареи, так как качество питьевой воды, имеющейся на борту славного корабля «Виктори», оставляло желать лучшего.
Я лежал без движения, не отваживаясь на дальнейшие успокоительные увещевания. Спустя несколько часов я все же собрался с духом и, записав себя таки в паникеры, погрузился наконец в безмятежный сон.
После я так и не смог понять, как долго я спал.
Я помнил только, что острая боль в тазу заставила меня поднять голову от подушки. Она была настолько сильна, что, как мне кажется, сквозь сон я даже слышал свой собственный крик. Одновременно с болью я почувствовал чрезвычайно острое желание опорожнить мочевой пузырь, отчего вскочил с постели. Только встав на ноги, я согнулся от еще более сильной судороги и опустился на колени рядом с кроватью.
Обливаясь потом, дрожащими руками я пытался зажечь лампу. Но сделать это не было никакой возможности. Хриплым, едва слышным голосом я позвал прислугу. Но снаружи ничто не пошевелилось, если не считать шныряющих вдоль стен крыс.
В конце концов ощупью, согнутый почти что пополам, осторожно ступая и держась обеими руками за живот, я в одиночку побрел сквозь темноту.
Когда я снова на нетвердых ногах вернулся в спальню, по моему лбу сбегал холодный пот. Не успел я дойти до кровати, как меня снова стала колоть, сверлить, жечь теперь уже знакомая пронзительная боль. Она сходилась в одной точке. Было похоже, будто бы кто-то настойчиво тыкал остро заточенным копьем в самый низ моего живота.
Улегшись на спину, я ненадолго почувствовал облегчение, тогда как ходьба и даже простое стояние на ногах делали боль совершенно невыносимой. Но мне пришлось подняться еще раз. На этот раз я увидел в моче кровь. Хватаясь за случайные предметы, я пробирался назад в кровать, аккуратно и избегая резких движений, прилег на нее на несколько минут, но вскоре, пошатываясь, снова побрел прочь.
