Близкой к Лаврентьевской является Радзивиловская летопись, известная в двух списках XV в.: Радзивиловском (с миниатюрами) и Московско-Академическом. А. А. Шахматов, М. Д. Приселков и ряд других исследователей связывали Радзивиловскую летопись со сводами Переяславльским или Владимирским, однако тот факт, что она доведена не до 1212 или 1216 г., как они, а лишь до 1206 г., позволяет предполагать существование какого-то третьего древнего свода, возможно южнорусского происхождения.
Ипатьевская летопись, наиболее полно сохранившая южнорусское летописание X–XIII вв., известна в нескольких списках, из которых основными являются собственно Ипатьевский (около 1425 г.) и Хлебниковский (XVI в.). Текстологическое их сопоставление обнаруживает, что оба списаны с общего протографа, причем текст Хлебниковского списка производит впечатление в отдельных местах более полного. Как определил еще Я. И. Бередников, Ипатьевская летопись состоит из «Повести временных лет», ее продолжения до 1200 г. и Галицко-Волынского свода XIII в.
[5] Позже В. Т. Пашуто выделил еще один летописный свод 1238 г. и его редакцию 1246 г., который был киевского происхождения, но вошел составной частью в летописание Данила Галицкого и его последующих редакций в Холме и Владимире.
[6]
С первых шагов изучения летописей перед исследователями возникла проблема их хронологии. Было замечено, что разные летописи по-разному датируют одни и те же события, причем разница в датах достигала иногда одного-двух лет. Попытки согласовать показания летописей и уточнить хронологию событий приводили историков к важным выводам по поводу разных систем летоисчисления на Руси.
Отдельные наблюдения В. Н. Татищева, М. Н. Карамзина, М. П. Погодина, М. С. Грушевского и других историков не потеряли своего значения и поныне, но наибольшая заслуга научно обоснованной системы хронологии древнерусского летописания принадлежит Н. Г. Бережкову. Он показал, что восточные славяне вместе с христианством приняли и византийскую эру летоисчисления (5508 г. от сотворения мира), но сохранили свое извечное начало года, которое приходилось не на сентябрь, как в Византии, а на март. Между сентябрьским и мартовским годами, согласно М. Т. Бережкову, было два возможных соотношения: мартовский год начинался на полгода позже сентябрьского или на полгода раньше его. Последний получил название ультрамартовского.
В зависимости от того, каким стилем пользовался тот или иной летописец, определялась и действительная дата событий. В начале XII в., как полагал Н. Г. Бережков, преимущество оставалось за мартовским стилем; в XII и XIII вв. значительное распространение приобрел ультрамартовский. Он также отметил, что нет ни одного летописного свода, в котором бы употреблялся лишь один стиль летоисчисления, хотя и не объяснил причину этого явления.
[7]
Согласно исследованию Б. А. Рыбакова, в IX в. на Руси при определении точных дат пользовались не византийской, а александрийской эрой (5500 г. от сотворения мира). Этот счет применялся в это время в Болгарии, откуда, вероятно, и проник на Русь.
[8]
Русским летописям посвящено огромное число книг и статей. Только простое их перечисление могло бы занять не один десяток страниц. Для их анализа нужна целая монография. По этой причине автор не предполагал предпосылать своему исследованию пространное историографическое введение. По мере необходимости историографические справки приводятся в главах при рассмотрении тех или иных тем древнерусского летописания. Здесь же хотелось бы лишь подчеркнуть, что большая исследовательская работа, осуществленная в области древнерусского летописного наследия в продолжении двух столетий, сделала его полноценным источником отечественной истории. Однако она еще далека от завершения. Древнерусские летописи содержат настолько большой и разнообразный объем информации, что долго еще будут предметом исследовательского интереса историков.
1. Начало киевского летописания
Вопрос о том, с какого времени ведет отсчет киевское летописание, принадлежит к числу наиболее трудных и, по существу, окончательно не решенных до наших дней. При этом речь идет не столько о летописях как историко-хроникальных сочинениях, ведшихся на регулярной основе, сколько о первых исторических записях, которые затем вошли в начальный летописный свод.
Историографический интерес к этой проблеме на раннем этапе изучения русских летописей породил целый ряд интересных предположений, которые, однако, не были подкреплены системой убедительных доказательств. При всем разноречии выводов исследователей всех их объединяло убеждение, что истоки русского летописания следует искать уже в начальном периоде существования Киевского государства.
М. А. Оболенский считал возможным датировать первичную киевскую летопись серединой X в. и связывал ее с деятельностью духовника княгини Ольги пресвитера Григория.
[9] О. М. Бодянский, а вслед за ним и И. И. Срезневский относили происхождение погодных записей к началу X в.
[10] Еще более раннюю дату — 60-е годы IX в. — начала русского летописания предложил И. Е. Забелин. На эту мысль его натолкнули статьи 864–867 гг., находящиеся в Никоновской летописи. «Они заключают в себе столько достоверности, — писал он, — что нет и малейших оснований отвергать их глубокую древность».
[11] Записи эти И. Е. Забелин считал киевскими, принадлежавшими грамотникам-христианам. Каким-то образом эти древнейшие летописные заметки оказались в руках составителя Никоновской летописи и были внесены в нее.
Смелое предположение И. Е. Забелина о том, что в руках позднейших составителей исторических трудов могли быть древнейшие летописные записи, не нашло поддержки у последующих исследователей и о нем со временем просто забыли.
Новую жизнь продуктивной мысли И. Е. Забелина дал в наше время Б. А. Рыбаков. Проанализировав господствовавшую концепцию отечественной истории в летописях XV–XVI вв., согласно которой основателем правящей династии на Руси считался варяг Рюрик, он отметил, что комплекс статей об Аскольде является, по существу, антитезой этой официальной точке зрения. Таким образом, никакой мотивации для сочинения подобных подробностей из киевской жизни IX в. у составителей Никоновской летописи не могло быть и вряд ли следует подозревать их в намеренном создании легенды. Как полагает Б. А. Рыбаков, появление этих древних записей имело более прозаический характер и может связываться с археологическими (археографическими) поисками московских историков XVI в. Ведь именно им историческая наука обязана выявлением «Жития Стефана Сурожского», «Жития Дмитрия Солунского», «Бесед патриарха Фотия».
[12]
