Самые ранние следы редакторских правок Моисея, как полагал Б. А. Рыбаков, ощущаются в описании кончины родоначальника всех Ростиславичей — великого киевского князя Ростислава Мстиславича. В сухой некролог Поликарпа он будто бы вставил два поэтических места: рассказ о слезах умирающего князя и молитву, обращенную к Богородице.
[385] Разделить это предположение совершенно невозможно. Описание медленно умиравшего Ростислава, выполненное с необычайной искренностью и документальной обстоятельностью, свидетельствует о том, что оно сделано, скорее всего, очевидцем события. Придумать эти щемящие сердце подробности через 30 лет невозможно. Моисей ведь был летописцем, а не романистом. Некролог завершен фразой «приложивъся къ отцемь своимъ», а также замечанием, что Ростислав сидел на княжении в Киеве восемь лет без месяца. Наверное, только эти ремарки и можно связывать с редакторским вмешательством Моисея в текст своего предшественника.
Заключительная статья Киевского свода в Ипатьевской летописи помещена под 1199 г., однако, как определил Н. Г. Бережков, событие, которому она посвящена, свершилось 24 сентября 1198 г.
[386] Разумеется, это не означает, что в этом же году был составлен и весь свод, но тот факт, что он завершается именно этой информацией, а дальше идет статья из летописи Романа Мстиславича, указывает на дату, близкую к провозглашению Моисеем своей яркой речи.
6. Удельное летописание в Киевском своде конца XII в.
Бурная эпоха феодальной раздробленности Руси характеризовалась не только междукняжескими тяжбами за столы и земли, но и экономическим и политическим укреплением удельных княжеств, строительством их столиц. Явления, которые раньше имели место только в Киеве, постепенно распространялись на другие крупнейшие города Руси. К ним принадлежит, в частности, и традиция исторической письменности, которая в XII в. стала уже уделом не только духовных, но и светских авторов. «Историки и поэты, — писал в XII в. Кирилл Туровский, — летописцы и сказители, внимательно прислушивались к войнам и битвам между монархами, чтобы воспеть и возвеличить тех, кто бесстрашно воевал за своего царя, кто в бою не показывал спину врагам — тех прославить и увенчать похвалами».
[387]
Многое из созданного удельными летописцами не дошло до наших дней. Однако и то, что сохранилось, свидетельствует о широкой распространенности исторической письменности на Руси. В Киевском своде заметны следы летописаний черниговского, переяславльского, галицкого и владимиро-суздальского, которые мы и попытаемся показать в этой главе.
Начнем с черниговского летописания. Буйное племя князей Ольговичей, которые не удовлетворялись ролью удельных властителей и постоянно претендовали на киевский великокняжеский стол, не обойдено вниманием летописцев. В Киевском своде события в Черниговской земле XII в. отображены достаточно полно. Частично это было заслугой киевских летописцев, которые делали свои записи со слов очевидцев, частично их черниговских коллег, чьи тексты вошли в Киевскую летопись. Подтверждением этому может быть великокняжеская летопись Изяслава Мстиславича, в которой Б. А. Рыбаков выделил 19 отрывков из летописи Ольговичей. В них положительно описаны черниговские князья и скрупулезно подсчитан урон, причиненный их добру Изяславом Мстиславичем. Безусловно, только лицо, близкое к князьям Ольговичам, могло знать, что в их загородных хозяйствах-замках паслось три тысячи кобыл-маток и одна тысяча верховых коней, что в хозяйстве трудилось 700 человек челяди, а в погребах было 500 берковцев меда и 80 корчаг вина, что из церкви св. Вознесения забрано две кадильницы, Евангелие, книги, колокола, серебряные сосуды, шитые золотом церковные одежды и др. Победители, как известно, не ведут бухгалтерского учета награбленного, поскольку это не в их интересах. Тут явно ощущается рука летописца Святослава Ольговича.
Информатором о бесчинствах Изяславого воинства в захваченном Путивле, где подвергся разграблению княжий двор Святослава, был не названный по имени дружинник Олега Святославича. «И приде Святославу вѣсть, оже Изяславъ Мьстиславичь пришелъ и городъ его взялъ и вся юже в немъ, Святославе и повода ему отца его мужь».
[388]
Среди текстов черниговской летописи, видимо, был рассказ об Игоре Ольговиче, завершившийся восторженным некрологом князю. Совершенно невозможно предположить, чтобы он мог быть написан боярином Петром Бориславичем. Текст его сугубо церковный и очень благожелательный к Игорю.
«И тако скончаша и Игоря, князя сына Олгова, бяшеть бо добрый и поборникъ отечьства своего, в руцѣ Божии преда духъ свои, и съвлѣкъся ризы тлѣньнаго человека, и в нетлѣньную и многострастьную ризу оболкъся Христа».
[389]
Несомненно, из летописи Святослава Ольговича взят рассказ о его встрече с Юрием Долгоруким в Москве в 1147 г. В пользу этого свидетельствуют подробности в составе Ольговичей, о последовательности их прибытия к Юрию, о принесенных ему подарках, об ответных дарах владимиро-суздальского князя Святославу, его сыну Олегу и Владимиру Святославичу.
Следы летописца Святослава Ольговича отчетливо прослеживаются в статье 1164 г. Ипатьевской летописи, которая имеет и фрагменты текстов других авторов. После сообщения о прибытии в Русь нового митрополита Иоанна и богатых подарках, полученных Ростиславом Мстиславичем от византийского императора, без логической связи с предыдущим текстом, в другой стилистической манере и с середины предложения, идет рассказ о смерти Святослава Ольговича и вызванные ею страсти вокруг черниговского стола.
В литературном отношении рассказ откровенно слабый, изложение событий путаное, однако настолько информативный, что не оставляет никакого сомнения в том, что перед нами свидетельство очевидца. Летописец отметил такие детали, как трехдневное утаивание от Олега смерти его отца, клятву епископа на верность Олегу и тайную отсылку грамоты к Святославу Всеволодичу с предложением занять черниговский стол, сговор княгини с епископом и боярами умершего князя об отступничестве от Олега и др. Идейно летописец на стороне Олега, о чем говорит сравнение поступка епископа — «родомъ Грѣчинъ» — с предательством Иуды: «Се же первое цѣлова святаго Спаса, и же створи злое преступленье».
[390]
Утверждение на черниговском столе Святослава Всеволодича, которое будто бы произошло с доброго согласия Олега, не вызвало у летописца особого энтузиазма.
Можно думать, что летописец Святослава после смерти своего черниговского сюзерена продолжил делать записи при дворе его сына Олега в Новгороде-Сиверском. В пользу этого свидетельствуют, в частности, летописные статьи 1165–1168 гг., в которых подается относительно полная хроника жизни семьи Олега Святославича и всех Ольговичей.
