«Весьма занимательно было выслушать этих несчастных фанатиков, — записал в дневнике Д. А. Милютин, — спокойно и почти с хвастовством рассказывавших о своих злодейских проделках, как будто о каких-нибудь подвигах и заслугах. Более всех рисовался Желябов; эта личность выдающаяся. Он прочёл нам целую лекцию об организации социалистических кружков и развил бы всю теорию социалистов, если б председатель (сенатор Фукс) дал ему волю говорить. Желябов не отпирался в своём руководящем участии в покушениях на цареубийство: и в 1879 году под Александровом, и в подкопе в Малой Садовой, и, наконец, 1 марта на Екатерининском канале. Перовская также выставляла себя с цинизмом деятельною участницей в целом ряде преступных действий; настойчивость и жестокосердие, с которыми она действовала, поражали противоположностью с её тщедушным и почти скромным видом. Хотя ей 26 лет, но она имеет вид неразвившейся ещё девочки. Затем Кибальчич говорил складно, с энергией и обрисовал свою роль в организации заговора — специалиста-техника. Он прямо объявил, что по своему характеру не считает себя способным к активной роли, ни к убийству, но, сочувствуя цели социалистов-революционеров, принял на себя изготовление составов и снарядов, нужных для приведения в исполнение их замыслов. Михайлов имел вид простого мастерового и выставлял себя борцом за освобождение рабочего люда от тяжкого гнёта капиталистов, покровительствуемых правительством. Еврейка Гельфман говорила бесцветно; она не принимала непосредственного участия в преступлении 1 марта. Наконец, Рысаков, на вид мальчишка, говорил, как школьник на экзамене. Очевидно было, что он поддался соблазну по легкомыслию и был послушным исполнителем распоряжений Желябова и Перовской. Замечательно, что все подсудимые говорили прилично и очень складно; особенно же речист и самоуверен Желябов» (187, т. 4, с. 48).
Очень близка к этой оценке запись в дневнике государственного секретаря Е. А. Перетца: «Три дня я провёл в суде над злоумышленниками первого марта, — пишет он. — Рысаков — слепое орудие. Это несчастный юноша, имевший прекрасные задатки, сбитый совершенно с толку и с прямого пути социалистами. Михайлов — дурак. Кибальчич — очень умный и талантливый, но озлобленный человек… Душа дела — Желябов и Перовская. Первый из них похож на ловкого приказчика со Щукина двора, произносящий громкие фразы и рисующийся; Перовская — блондинка небольшого роста, прилично одетая и причёсанная, должна владеть замечательною силой воли и влиянием на других. Преступление 1 марта, подготовлявшееся Желябовым, было после его арестования приведено в исполнение по её плану и благодаря замечательной её энергии» (208, с. 54).
Страстная обвинительная речь Н. В. Муравьёва, длившаяся почти пять часов, обратила на себя всеобщее внимание. Милютин назвал её «превосходной». «Муравьёв, — заметил военный министр, — весьма талантливый молодой человек, в полном смысле слова оратор» (там же, с. 49). Также высоко оценил эту речь и Перетц: «Речь прокурора Муравьёва была очень хороша, даже блестяща» (208, с. 55).
По оценке демократических изданий, его речь была «напыщенной» и «вычурной», наполненной «небылицами». Следует признать, что иным тогда не могло быть выступление прокурора по делу об убийстве признанного всеми царя-реформатора. В то же время и обвинитель, и председатель суда находились под неусыпным оком властей. «Господа сенаторы, господа сословные представители! — начал свою речь прокурор, — призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшеюся могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача Отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного Отца и Преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия, виновным требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России — удовлетворения!» (107а, с. 78). В своей речи Муравьёв предельно жёстко и сурово отнёсся к подсудимым: «… Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след» (там же, с 102).
Приговор был одинаков для всех — смертная казнь через повешение. Только Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, которые были отклонены.
В день окончания судебного процесса профессор философии В. С. Соловьёв выступил в зале Кредитного общества с лекцией «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса». Свою речь Соловьёв закончил призывом к царю помиловать участников убийства Александра II (см. 367, 1906, № 3). У большей части аудитории эта выходка вызвала взрыв оваций. Зато другая часть аудитории чуть было не избила философа.
Известно также, что ещё до суда, в марте, Л. Н. Толстой написал Александру III письмо, в котором, основываясь на Евангелии, просил о помиловании убийц и убеждал молодого венценосца не начинать своего царствования с дурного дела, а стараться душить зло добром и только добром. Александр III велел передать графу Льву Николаевичу Толстому, что, если б покушение было совершено на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить. Все злоумышленники были казнены 3 апреля 1881 г. в пятницу, в холодное, серое, сумрачное утро на Семёновском плацу Петербурга (ныне район, где расположен Театр юного зрителя и улица Брянцева). Только для Геси Гельфман, которая ждала ребёнка, казнь была отсрочена. Она умерла несколько месяцев спустя при родах в тюремной больнице.
Перед казнью цареубийцы содержались в доме предварительного заключения. Подполковник Дубисса-Крачак принял преступников из дома предварительного заключения и сопровождал их под конвоем до места казни по Литейному проспекту, улицам Шпалерной (ныне ул. Воинова), Кирочной (ныне ул. Салтыкова-Щедрина), Надеждинской (ныне ул. Маяковского) и Николаевской (ныне ул. Марата) до Семёновского плаца. В распоряжении его находились одиннадцать полицейских чиновников, несколько околоточных надзирателей, городовых и, сверх того, местная полиция 1, 2, 3 и 4-го участков Литейной части и 1 и 2-го участков Московской части. Конвой, сопровождавший преступников, состоял из двух эскадронов кавалерии и двух рот пехоты.
Поддержание порядка на Семёновском плацу, на месте казни с прилегающими к нему улицами, было поручено полковнику Есипову, в распоряжении которого находились шесть полицейских чиновников, много других лиц, а также местная полиция 3 и 4-го участков Московской части и 3-го участка Александро-Невской части. У дома предварительного заключения, по пути следования и на Семёновском плацу были, сверх того, усиленные наряды конных жандармов.
Для оказания помощи полиции по пути следования от войск было выделено более 15 подразделений: рота на Шпалерной улице, у дома предварительного заключения, рота на Литейном проспекте, со стороны арсенала, рота на углу Невского проспекта и Николаевской улицы, рота по Николаевской улице, у мясного рынка. В распоряжении полицмейстера полковника Есипова находились четыре роты и две сотни казаков на Семёновском плацу; две роты у входа с Николаевской улицы на плац; две роты у входа с Гороховой улицы (ныне ул. Дзержинского) на плац; одна рота у Царскосельской железной дороги и одна рота по Обводному каналу.
