Можно указать еще на две неотъемлемые и оттого более серьезные слабости «иродианства», и для этого обратим свое внимание к сегодняшней Турции, лидеры которой, героическими усилиями преодолевая регресс после правления Абдул-Хамида, довели «иродианство» до логического конца во время революции, по жестокости и глубине оставившей далеко позади даже две классические японские революции VII и XIX веков. Здесь, в Турции, в отличие от последовательных революций на Западе — экономической, политической, культурной и религиозной — революция произошла по всем линиям одновременно и, таким образом, сотрясла до основания всю жизнь турецкого народа, все социальные структуры.
Турки не только изменили свою конституцию (сравнительно простое дело, по крайней мере по форме), но эта еще не оперившаяся Турецкая Республика низложила Защитника исламской Веры и упразднила его институцию — халифат; лишила имущества исламскую церковь и распустила монастыри; сняла паранджу с лиц женщин, отринув вместе с ней и все, что она символизировала; вынудила верующих мужчин смешаться с неверующими, заставив носить шляпы с полями, которые мешали исполнять традиционный исламский обряд молитвы, требующий коснуться пола мечети лбом; безоговорочно отвергла исламское законодательство; сначала перевела швейцарский гражданский кодекс на турецкий язык дословно, а итальянский уголовный — с небольшими изменениями, а затем ввела их в действие голосованием Национальной ассамблеи и, наконец, заменила арабское письмо на латинское, что не могло не отбросить прочь большую часть османского литературного наследия. Наиболее примечательной и смелой переменой из всех, предпринятых этими «иродианскими» революционерами, было то, что они предложили своему народу новые общественные идеалы, побуждая их забыть о том, что они землепашцы, или воины, или управители, и посвятить себя коммерции и производству, доказав тем самым, что турки могут своими силами не хуже любого на Западе — не говоря уж о вестернизированных греках, армянах, евреях — справляться со всем тем, чем раньше считали ниже своего достоинства заниматься, ибо традиционно презирали эти виды деятельности.
Эта «иродианская» революция в Турции проводилась с такой решительностью, при таких трудностях и в столь неблагоприятных обстоятельствах, что всякий великодушный наблюдатель сделает скидку на все упущения и даже злодеяния, сопровождавшие ее, и будет желать ей успеха в ее огромном деле. Tantus labor non sit cassus (великий труд не пропадет втуне). Со стороны западного наблюдателя было бы особенно невежливо глумиться над ошибками или придираться к мелочам, ибо в конечном итоге «иродиане» пытались дать своему народу и стране тот образ жизни, в отсутствии которого мы же их вечно и упрекали с первых контактов между исламом и Западом; то есть они пытались — только теперь — создать в Турции подобие западного государства и западной нации. Однако как только мы ясно осознали их цель, мы не могли не задуматься о том, стоила ли эта цель всех тех трудов и усилий, что затрачены на ее осуществление.
Конечно, не очень-то привлекательно выглядел закостеневший в своей старомодности турецкий «зелот», презрительно глядевший на нас с гримасой фарисея, денно и нощно благодарившего Бога за то, что он не такой, как другие. Пока он гордился своей «особостью», мы задались целью сломить его гордость, показав, сколь одиозна эта его «особость». Мы называли его «этот ужасный турок» до тех пор, пока не пробили его психологическую броню и не довели до той самой «иродианской» революции, которую он осуществил на наших глазах. Теперь же, когда под нашим же давлением он совершенно переменился и всеми средствами пытается стать таким, как все, мы пришли в замешательство и готовы возмутиться, как возмутился Самуил, когда евреи признались, сколь низкие мотивы побудили их возжелать царя.
В этих обстоятельствах наши нынешние сетования по крайней мере невежливы. Предмет нашего недовольства может возразить, что для нас, что ни сделай, все плохо, и процитирует наше же собственное Писание: «Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали». Однако из этого отнюдь не следует, что если наша критика невежлива, то она мелочна или вовсе не справедлива. Ибо, в самом деле, что добавится к наследию цивилизации, если этот труд увенчается успехом и цель, поставленная этими решительными турецкими «иродианами», будет ими достигнута в полном объеме? Вот тут-то и проявляются две неотъемлемые слабости «иродианства». Первая из них — «иродианство», ex hypothesi, — имеет характер нетворческий и подражательный, поэтому, если поставленная цель будет достигнута, результатом будет лишь увеличение количества промышленного продукта копируемого общества, а не высвобождение творческой энергии людей. Второй слабостью является то, что этот не слишком вдохновляющий успех — самое большее, что способно дать «иродианство», — может принести благо лишь очень незначительному меньшинству в любом обществе, выбирающему путь «иродианства». Большинство же не может рассчитывать даже на то, чтобы стать пассивными (хотя бы) членами правящего класса копируемой цивилизации. Их судьба — пополнять ряды ее пролетариата. Муссолини однажды заметил довольно резко, что существуют не только пролетарские классы или личности, но и целые пролетарские нации; именно в эту категорию, очевидно, попадают незападные народы в современном мире, даже если при помощи героических усилий «иродиан» им удается внешне трансформировать свои страны в суверенные, независимые национальные государства западного типа и установить отношения с сестринскими западными обществами в качестве номинально свободных и равных членов общемирового сообщества.
Итак, рассматривая предмет настоящего очерка — влияние, которое может иметь на судьбы человечества современное столкновение ислама и Запада, — мы можем не учитывать ни исламского «зелота», ни исламского «иродианина», пока те осуществляют свои замыслы с доступным им успехом, ибо их высший успех есть всего лишь достижение уровня материального выживания. Тот редкий из «зелотов», кто выживет, избегнув уничтожения, становится реликтом цивилизации, угасшим как живая сила; а не столь редкий «иродианин», избегнувший угнетения, становится лишь имитацией живой цивилизации, с которой он себя отождествляет. Ни тот ни другой не в состоянии внести сколь-либо значимый созидательный вклад в развитие этой цивилизации.
Можно заметить мимоходом, что в рамках современного взаимодействия ислама и Запада «иродианское» и «зелот-ское» направления не однажды сталкивались, в некоторой степени нейтрализуя друг друга. Первое, что сделал Мехмед Али с помощью своей новой вестернизированной армии, было наступление на ваххабитов, чтобы усмирить их пыл. Двумя поколениями позже восстание Махди в Восточном Судане против египетского режима нанесло смертельный удар первой попытке «иродиан» превратить Египет в державу, способную в политическом отношении прочно стоять на своих ногах «в трудных условиях современного мира», ибо именно это восстание сыграло на руку британской военной оккупации 1882 года со всеми вытекающими отсюда последствиями.
И еще, уже в наше время решение последнего короля Афганистана порвать с традицией «зелотства», бывшей ключевым пунктом афганской политики еще с первой англо-афганской войны 1838–1842 годов, видимо, решило судьбу «зелотских» племен на северо-западной границе Индии. Ибо, несмотря на то что нетерпение короля Амануллы вскоре стоило ему трона и вызвало «зелотскую» реакцию среди его бывших подданных, вполне допустимо предположить, что его преемники будут двигаться — и чем медленнее, тем увереннее — по тому же «иродианскому» пути. А усиление «иродианства» в Афганистане предопределяет мрачную судьбу племен. До тех пор пока эти племена имели за спиной тот Афганистан, который проводил политику сдерживания давления Запада, к нему инстинктивно стремились и они сами; племена могли продолжать свой «зелотский» путь в безопасности. Теперь же племена попали между двух огней — с одной стороны, как и раньше, Индия, с другой — Афганистан, делающий первые шаги по пути «иродианства», а это рано или поздно вынудит их сделать выбор между подчинением или гибелью. Заметим мимоходом, что «иродианин», сталкиваясь со своим домашним «зелотом», имеет тенденцию обращаться с ним с гораздо большей жестокостью, чем мог бы себе позволить пришелец с Запада. Если западный хозяин усмирял исламского «зелота» кнутом, то исламский «иродианин» — плетью со свинчаткой. Та жестокость, с которой король Аманулла расправился с Пуштунским восстанием в 1924 году, а президент Мустафа Кемаль Ататюрк — с восстанием курдов в 1925 году, не идет ни в какое сравнение с теми относительно гуманными методами, которые в то же самое время применялись к непокорным курдам в Ираке, бывшем тогда под британским протекторатом, или другим пуштунам в северо-западной провинции тогдашней британской Индии.
