Когда мы восхищаемся эстетическими достоинствами архитектуры и искусством каменных дел мастеров, воздвигших Великую пирамиду, или изысканными драгоценностями гробницы Тутанхамона, в наших сердцах рождаются противоречивые чувства гордости и радости за великолепные творения человека и одновременно — морального осуждения той высокой цены, которую человечество заплатило за эти творения: тяжелейший труд, несправедливо навязанный большинству для создания утонченных плодов цивилизации исключительно для удовлетворения меньшинства, которое жнет не сея. В течение этих пяти-шести тысячелетий хозяева цивилизаций отнимали у своих рабов их долю плодов всеобщего труда так же безжалостно, как мы отнимаем мед у пчел. Моральное уродство этого акта обезображивает эстетическую красоту художественного творчества; и все же к настоящему времени те немногие, кто был баловнем цивилизации, всегда могли выдвинуть одно разумное возражение в свою защиту.
Они могли возразить, что это был выбор между тем, чтобы иметь плоды цивилизации для немногих и — не иметь их вовсе. Наши технические возможности управлять природой строго ограничены. В нашем распоряжении нет ни достаточной мускульной силы, ни достаточного количества рабочих рук, чтобы произвести блага в более чем минимальном количестве. Если я должен отказаться от них из-за того, что вам они недоступны, то нам придется закрыть магазины и оставить лучшие произведения человеческого таланта пылиться и ржаветь где-то в закутке; и поскольку это явно не в моих интересах, то — по зрелом размышлении — и не в ваших. Ибо я пользуюсь своей монополией на блага отнюдь не только ради собственной пользы. Мое наслаждение по крайней мере частично действует на благо других. Доставляя себе удовольствие за ваш счет, я в какой-то мере служу неким доверенным лицом всех будущих поколений человеческого рода в целом. Такое рассуждение выглядело благовидным даже в нашем технически продвинутом западном мире вплоть до XVIII века включительно, но беспрецедентный технический прогресс последних полутора столетий сегодня перечеркнул его. В обществе, которое открыло ноу-хау изготовления рога изобилия, несправедливость в распределении земных благ, перестав быть практической необходимостью, превратилась в чудовищное моральное преступление.
Так проблемы, всегда ухудшавшие жизнь и досаждавшие и прежним цивилизациям, вышли в сегодняшнем мире на первый план. Мы изобрели атомное оружие в мире, расколотом и разделенном между двумя супердержавами; и Соединенные Штаты, и Советский Союз придерживаются столь полярно противоположных идеологий, что они кажутся абсолютно непримиримыми. К кому же нам обратиться за спасением в этом опаснейшем положении, когда в наших руках не только собственные жизнь и смерть, но и участь всей человеческой расы? Спасение, вероятно, лежит — как это чаще всего и бывает — в поисках среднего пути. В политике эта золотая середина не будет означать ни неограниченного суверенитета отдельных государств, ни полнейшего деспотизма центрального мирового правительства; в экономике это также будет нечто, отличное от неконтролируемой частной инициативы или, напротив, явного социализма. На взгляд одного западноевропейского наблюдателя, человека среднего класса и среднего возраста, Спасение да приидет ни с Востока, ни с Запада.
В 1947 году христианской эры Соединенные Штаты и Советский Союз представляют собой альтернативное воплощение огромной материальной силы современного человечества; «граница между ними прошла через всю Землю, и голос их достиг края света», но среди этих громких голосов не услышать голоса, пока еще тихого. Ключ к пониманию нам может быть передан через христианское послание или через послание других высших религий, а спасительные слова и дела могут прийти с неожиданной стороны.
ПОВТОРЯЕТСЯ ЛИ ИСТОРИЯ?
Повторяется ли история? В XVIII и XIX веках этот вопрос у нас на Западе обычно дебатировался в качестве академического упражнения. Зачарованные и ослепленные процветанием, которым наша цивилизация наслаждалась в то время, наши деды составили о себе странное фарисейское представление, что они «не таковы, как иные люди»; они решили, что западное общество застраховано от повторения тех ошибок и неудач, которые приводили к гибели другие цивилизации, чья история от начала и до конца представляется нам открытой книгой. Для нашего же поколения старый вопрос приобрел неожиданно новое и весьма практическое звучание. У нас открылись глаза на истину (подумать только, как это мы вообще были слепы в этом вопросе!), что человек Запада и все его труды ничуть не менее уязвимы, нежели в угасших цивилизациях ацтеков или инков, шумеров или хеттов. Так что сегодня мы с некоторым беспокойством вглядываемся в анналы прошлого, пытаясь понять, не содержат ли они какого-либо указания, урока, который нам стоило бы расшифровать. Может ли история дать нам какую-нибудь информацию относительно наших собственных перспектив? А если может, то каков груз этих перспектив? Предписан ли и нам неумолимый роковой конец, которого нам остается лишь ждать сложа руки, подчинись безропотно судьбе, которую мы собственными усилиями не можем ни отвратить, ни хотя бы изменить? А может быть, она сообщает нам не о конкретностной предопределенности, а лишь о возможностях, о вероятностных направлениях нашего будущего? Практическая разница при этом огромна, ибо при этой альтернативе нам следует не застыть в пассивном оцепенении, а, напротив, взяться за дело. При этой альтернативе урок истории больше похож не на гороскоп астролога, а на навигационную карту, которая дает мореходу, умеющему ею пользоваться, больше возможности избежать кораблекрушения, чем если бы он плыл вслепую, ибо дает ему средство, употребив свое умение и мужество, проложить курс между указанными на карте скалами и рифами.
Мы увидим, что наш вопрос требует уточнения, прежде чем бросимся искать ответ на него. Когда мы спрашиваем себя: «Повторяется ли история?» — действительно ли мы не имеем в виду ничего, кроме того, что «история в отдельных случаях в прошлом повторялась»? Или нас интересует, управляется ли история непреложными законами, которые не только действовали в каждой из подобных ситуаций, но и приложимы к тем ситуациям, что могут возникнуть в будущем? При такой интерпретации слово «может» означает фактически «должно»; при другой трактовке это означало бы «может быть». В этом случае автор данной статьи может с таким же успехом сразу раскрыть свои карты. Он отнюдь не является детерминистом при разгадке тайны человеческой жизни. Он считает, что, пока есть жизнь, есть надежда и что с Божьей помощью человек — хозяин своей судьбы, хотя бы отчасти, хотя бы в чем-то.
Но как только мы останавливаемся на позиции выбора между свободой и необходимостью, который предлагается в варианте с нечетким словом «возможность», мы оказываемся перед необходимостью определить, что подразумевается под термином «история». Если мы ограничим поле истории лишь рамками событий, полностью контролируемых человеческой волей, тогда, разумеется, для недетерминиста не возникает никаких проблем. Но существуют ли вообще такие события в реальной жизни? Вспомним собственный личный опыт: когда мы принимаем решение, разве мы не оказываемся всегда лишь частично свободными, а частью связанными прошлыми и нынешними событиями, фактами личной жизни, социального и природного окружения? Не является ли история сама по себе, в нашем последнем рассуждении, картиной всего универсума в движении и в рамках четырехмерного пространства-времени? А в этой всеобъемлющей панораме разве не найдется множества таких событий, которые — как неизбежно должны будут признать и самый стойкий сторонник идеи свободной воли, и заядлый детерминист — неумолимо повторяются и абсолютно предсказуемы?
