* * *
Макиавелли
Флорентийскому гражданину Макиавелли (1469-1527) было двадцать пять лет, когда в 1494 г. французский король Карл VIII перешел через Альпы и вступил со своей армией в Италию. Таким образом, Макиавелли принадлежал к тому поколению, которое было достаточно взрослым, чтобы помнить Италию, какой она была еще до «варварских вторжений». Он также уже достаточно долго прожил, чтобы понимать, что полуостров стал международной ареной борьбы между различными трансальпийскими или заморскими державами, которые обретали награды и знаки своих переменных побед в перехватывании друг у друга деспотического господства над независимыми итальянскими городами-государствами. Этот удар по Италии со стороны неитальянских держав явился вызовом, на который пришлось отвечать поколению Макиавелли, и тем жизненным опытом, через который ему пришлось пройти. Итальянцам данного поколения было особенно тяжело столкнуться с этим опытом, поскольку его не испытывали ни они, ни их предки, по крайней мере, в течение двух с половиной столетий.
Макиавелли был одарен от природы незаурядными политическими способностями. Он обладал ненасытным стремлением прикладывать свои таланты. Судьба сделала его гражданином Флоренции, одного из ведущих городов-государств полуострова, а заслуги принесли ему в возрасте двадцати девяти лет пост секретаря правительства
[471]. Назначенный на эту важную должность в 1498 г., т. е. через четыре года после французского вторжения, он приобрел из собственного опыта знание о новых «варварских» державах, исполняя свои официальные обязанности. После четырнадцати лет подобного опыта он стал, возможно, самым квалифицированным среди итальянцев человеком, способным принять участие в решении настоятельной задачи по оказанию помощи Италии в деле ее политического спасения, однако поворот колеса во внутренней флорентийской политике неожиданно выбросил его из сферы практической деятельности. В 1512 г. он был лишен поста государственного секретаря, а на следующий год подвергся тюремному заключению и пыткам. И хотя он был достаточно удачлив, чтобы выйти живым, ценой, которую пришлось заплатить за освобождение из тюрьмы, стала пожизненная высылка в поместье близ Флоренции. Крах его карьеры был полным. Однако, подвергнув его столь ужасному личному вызову, Фортуна нашла, что у Макиавелли достаточно сил на эффективный ответ.
В письме, написанном вскоре после высылки в поместье своему другу и бывшему коллеге, Макиавелли в деталях и с почти юмористической беспристрастностью описывает тот распорядок дня, который теперь составляет для себя. Вставая с восходом Солнца, он посвящает дневные часы скучным встречам и занятиям гимнастикой, соответствующей навязанному ему ныне образу жизни. Но это еще не конец его дня.
«Когда наступает вечер, я возвращаюсь в дом и приступаю к моим занятиям. У двери я снимаю деревенские одежды, облепленные грязью и илом, и надеваю придворное платье. Таким образом, переодевшись в приличную одежду, я вхожу в старинные дворцы людей древности. Там я получаю от моих хозяев всю преданную доброжелательность и пирую на этом пиршестве, являющемся моей единственной истинной пищей, для которой я был рожден».
В эти часы ученых изысканий и размышлений был задуман и написан «Государь». Заключительная глава этого знаменитого трактата, носящая название «Призыв к освобождению Италии от варваров», открывает намерение, которое было у Макиавелли, когда он брался за перо. Он еще раз направил все свои силы на решение одной из жизненно важных проблем государственного управления современной ему Италии в надежде, что, даже находясь в нынешнем его положении, он, возможно, сможет помочь решить эту проблему, преобразовав в творческую мысль ту энергию, которая была лишена практического выхода.
Фактически политическая надежда, воодушевлявшая «Государя», не оправдалась. Книге не удалось достичь непосредственной авторской цели. Однако это не означает, что «Государь» был провалом, ибо занятие практической политикой в буквальном смысле не составляло суть той деятельности, которой предавался Макиавелли, когда вечер за вечером в своем удаленном поместье входил во дворцы людей древности. Благодаря своим произведениям Макиавелли смог вернуться в мир в духовном плане, в котором его воздействие на этот мир оказалось гораздо более значительным, чем смогли бы достичь в тонкостях практической политики высочайшие из возможных свершений на посту государственного секретаря Флоренции. В эти волшебные часы катарсиса, когда он поднимался над раздражением духа, Макиавелли удавалось преобразовать свою практическую энергию в ряд мощных интеллектуальных произведений — «Государь», «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия», «О военном искусстве» и «История Флоренции», которые стали семенами современной западной политической философии.
* * *
Данте
Двумя столетиями ранее в истории того же самого города встречается удивительно похожий пример. Ибо и Данте не совершил еще дела своей жизни, пока не был вынужден покинуть родной город. Во Флоренции Данте влюбился в Беатриче, лишь для того, чтобы увидеть, что она умерла для него, став женой другого человека. Во Флоренции он занялся политикой, лишь затем, чтобы его приговорили к изгнанию, из которого он никогда не вернулся. Однако, утратив флорентийское гражданство, Данте смог стать гражданином мира, ибо в изгнании его гений, перечеркнутый в политике после того, как был перечеркнут в любви, нашел дело своей жизни в создании «Божественной комедии».
3. Уход-и-возврат: творческое меньшинство
Афины в первой главе роста эллинского общества
Выдающимся примером ухода-и-возврата, уже не раз приводившимся нами выше в другой связи, является поведение афинян в период кризиса, в котором оказалось эллинское общество в результате брошенного ему мальтузианского вызова VIII в. до н. э.
Мы отмечали, что первая реакция Афин на эту проблему перенаселения была явно негативной. Они не отвечали на нее, подобно многим своим соседям, основанием заморских колоний, не отвечали, подобно спартанцам, захватом территорий сопредельных греческих городов-государств и обращением их жителей в своих рабов. В этот период, длившийся до тех пор, пока соседи оставляли их в покое, Афины продолжали играть явно пассивную роль. Первый проблеск их демонической скрытой энергии можно увидеть в яростной реакции на попытку спартанского царя Клеомена I подчинить Афины лакедемонской гегемонии
[472]. Благодаря решительному противодействию лакедемонянам, послужившему причиной воздержания от участия в колонизационном движении, Афины более или менее умышленно отделили себя от остального эллинского мира больше чем на два столетия. Однако эти два столетия не были для Афин периодом бездействия. Наоборот, у Афин было то преимущество, что в столь долгом уединении они могли сконцентрировать свою энергию и дать общеэллинской проблеме собственное оригинальное решение — афинское решение, которое доказало свое превосходство, продолжая действовать и в тех условиях, когда и решение за счет колонизации, и спартанское решение стали приводить к уменьшению отдачи. Именно благодаря тому, что они своевременно переделали традиционные институты в соответствии со своим новым образом жизни, Афины наконец вернулись на арену. Но когда они вернулись, это произошло с беспрецедентной для эллинской истории стремительностью.
