Его голос надрывался слезами, а глаза оставались сухими. Данила нарочно несколько раз светил ему в лицо. Слез не было. Плакала душа.
И ему стало жаль его – старого, опустившегося, одинокого. Ему впервые за многие годы стало жаль человека, которого он никогда прежде не видел и не знал. И когда он понял, что человек этот ослаб настолько, что не может управляться с машиной, он сам повез его в город. Вернее за город. Как раз в то самое место, куда везет теперь его мужчина с пистолетом, назвавшийся Геннадием Ивановичем.
– Никому не говори, что я здесь, – умолял его старик, глядя на Данилу лихорадочно поблескивающими глазами. – Не говори, пока все не прояснится. А еще лучше, вообще забудь обо мне. Вообще забудь.
И он пообещал. И даже кулаком себя в грудь ударил. И искренне верил, что сдержит обещание.
И предал…
Заброшенную будку охранника они увидели издали. И слабый, мерцающий свет за единственно уцелевшим окном.
– На месте, старая сволочь, – злобно прошипел Геннадий Иванович, убирая пистолет.
Он заглушил мотор машины, не доехав метров триста. Стащил с колен Данилы ветровку. Вытащил складной нож, заставив Данилу понервничать. Но не совершил ничего страшно, просто срезал скотч, которым были замотаны его руки.
– Все, парень, теперь вали.
Геннадий Иванович сложил ножик, убрал в карман широких штанов, крепко схватился за баранку руля. Покосился на опешившего Данилу.
– Два раза повторять не буду. Сказал, вали! И помни, обо мне никому ни слова. Раскроешь рот, убью!
Геннадий Иванович перегнулся через его колени, открыл дверь со стороны Данилы и вытолкал его с сиденья прямо на дорогу. И еще что-то бубнил невнятное про бестолковую молодежь, не способную ценить добро.
Наверное, он ударился, когда вывалился из машины на старый выщербленный асфальт. Может, даже поцарапал руки и плечо о кусты, безобразно густо разросшиеся по обочинам. Он этого не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал, даже облегчения от мысли, что, кажется, пронесло. Его не застрелили, не покалечили. Он жив. Он здоров. Он может сейчас встать на ноги и уйти. Добраться до дороги, по прямой было недалеко. Там поймать попутку и уже через полчаса оказаться дома. И потом просто забыть весь этот кошмар. Ему прежде не раз приходилось забывать неприятные истории, в которые он попадал. Ничего, выходило. И неплохо. Просто стирал неудачный день из памяти и продолжал жить дальше.
Надо просто встать.
Данила оперся ладонями в землю, поднялся, пару раз подпрыгнул, проверяя мышцы и суставы на прочность. Все в норме. Надо уходить. Надо возвращаться к прежней жизни, из которой его выдернула странная блажь отца.
Надо уходить.
Данила судорожно сглотнул, уставившись на темный силуэт, удалявшийся от машины по дороге. С того места, где он стоял, не было видно, держит в руке пистолет Геннадий Иванович или нет. Да и так понятно. Конечно, пистолет у него в руке. Он нацелит его сейчас старику в лоб и выстрелит. Он знает, что никто не станет искать одинокого бомжа. Его товарищи по помойке только обрадуются: одним ртом меньше. Геннадий Иванович даже оправданий не станет слушать. Он просто выстрелит, выпуская с пулей всю свою агрессивную злобу.
Шагов стало почти не слышно. Геннадий Иванович уже почти дошел до будки охранника, поравнявшись со столбиком, на котором раньше крепился шлагбаум. Неясный свет за единственным уцелевшим стеклом горел. Видимо, горела свеча. Или керосинка. Старик рассказывал, что нашел в этой будке на чердаке старую керосинку и большую флягу керосина. Видимо, бросая объект, забыли забрать.
Еще шаг, еще. Геннадий Иванович не прятался, не крался. Он шел к покосившейся двери старой будки напористым и уверенным шагом. Он жаждал возмездия. И ему все равно было, кого наказывать. Просто надо было кого-то наказать. Он выбрал беззащитного старика и…
Данила с шумом выдохнул, обхватил затылок ладонями, зажмурился.
Да что с ним такое?! Почему он медлит?! Почему не уходит? Чего ждет?! Выстрела? Криков о помощи? Хочет убедиться, что ничего не смог сделать? Хочет убедить себя в том, что бессилен?
Скрип покосившейся старой двери вспорол тишину заброшенного тупика.
Данила дернулся всем телом, набрал полную грудь воздуха.
– Старик! Беги! Беги, старик! – крикнул он громко и побежал сам…
… – Сидишь, журнальчики листаешь?!
Иван наклонился над креслом, в котором полулежала его жена. Уперся ладонями в подлокотники. Впился в нее взглядом, оглядывая ее с головы до ног.
Красивая баба. Он долго выбирал, прежде чем женился. Высокая, породистая. Длинные стройные ноги, которые она демонстрирует, где надо и не надо. В меру тяжелая грудь. Высокие скулы с туго натянутой на них кожей, красивый татуаж рта и век. Не женщина – картинка. Почему же ему с каждым днем все сложнее ею любоваться? Разлюбил? Вроде нет. Надоела? Тоже вроде нет. В чем причина его нежелания смотреть на нее горящими от желания глазами? Почему девчонка-полицейская в дырявых дешевых джинсиках с прыщиком на левой скуле заставила его сердце сегодня тревожно биться? И он вел себя как юный придурок, принявшись размахивать топором. Захотел показаться ей ловким, сильным, спортивным. Не таким, как ее спутник, заросший щетиной, в потной мятой рубахе.
И девчонка-то была обычной. Просто милая, слегка симпатичная, а взволновала. Странно.
– Я понял, – вдруг сказал он тихо, оттолкнулся от кресельных подлокотников, отступил на шаг. – Это как платная рыбалка в пруду, где кишит рыба.
– Что? – Жена выгнула брови, уставив на него черные, как ночь, глаза.
«Сто процентов линзы воткнула», – подумал он.
– Ты обкурился, что ли, Ваня?
– Это как платная рыбалка в пруду, где рыба из воды выпрыгивает за наживкой. – Ему удивительно понравилось сравнение и он с легким смешком закончил: – И рыбы много, и с уловом уедешь, не пустой, а удовольствия не получаешь.
– И почему? – с лету ухватила она его мысль и снова опустила взгляд на страницу.
Очень занимательная там была статья. О новых разработках американских ученых. Они утверждали, что вычислили ген вечной молодости. Интересно, сколько правды в этом утверждении? И сколько эта правда будет стоить?
Мужа она старалась не слушать, хотя и всячески демонстрировала внимание. Если этого не делать, он взбесится. И урежет пособие. Не то что на вечную молодость, на маникюр не хватит.
– Азарта нет. Азарта! Результат заведомо известен. Шесть килограммов, за которые я заплатил. Или восемь.
С грустным хохотком он дошел до дивана, стоявшего напротив кресла, в котором, вальяжно развалившись, его супруга проявляла вялый интерес к беседе. Рухнул на диван, вытянув ноги, глянул на нее недобро, повторил:
– Журнальчики все листаешь. А то, что сын пропал, тебя вовсе не печалит?
