– Думаю, что Данила Хаустов никуда не пропадал, товарищ полковник. Мы подъехали почти следом за его отцом, как он утверждает. Данила испугался и спрятался. Вот и все. Он просто боится ответственности. Скрыл от нас информацию. А ведь мы с Малаховой его опрашивали о событиях той ночи, когда Супрунов, предположительно, обратился к нему за помощью. Он ничего нам не рассказал. То есть утаил от следствия важные сведения. Он просто боится. Вот и сбежал. А отец подыгрывает ему.
– И что говорит в пользу твоей версии, капитан?
– То, что родители до сих пор не написали заявления о его исчезновении. Все просто. Я ждал Хаустова-старшего наутро в отделе. Он не явился. На звонки не отвечает. И Хаустов-старший, товарищ полковник, уж точно никуда не пропадал. Я звонил на фирму. Он благополучно управляет. Жив, здоров, весел, со слов подчиненных. Стал бы он резвиться, исчезни его сын.
– Логично, – кивнул Сидоров, кивком указал на стул. – Сядь.
Бодряков с облегчением опустился на стул. И неожиданно почувствовал, что вспотел, невзирая на прохладный воздух, выдуваемый кондиционером.
На нем была вчерашняя клетчатая рубашка, пропотевшая еще вчера. Порция сегодняшнего пота точно была лишней. От него будет дурно пахнуть, когда он вернется в кабинет, где его ждет Малахова. В серой юбке, белой блузке и серых туфлях на низких каблуках ждет. И эта ее серая юбка была до неприличия узкой. Малахова в ней странно мелко шагала, сразу из своего в доску коллеги превратившись в удивительно грациозную женщину. Женщину, которая его волновала.
А так нельзя! Совсем нельзя! Это вовсе не кстати!
– Итак, что у нас есть на настоящий момент, подведем итоги, – отвлек Бодрякова от суматошных мыслей голос Сидорова. – У нас было два заявителя: дочь Голубевой и сын Никулиной. Заявление сын Никулиной забрал, так как его мать нашлась. Печально, что мертвой. Поиски второй женщины ни к чему не привели. Так ведь, капитан?
– Так точно, товарищ полковник. Организованные дочерью и зятем Голубевой поиски не дали результатов. Все следы обрываются на болоте.
– Так. Стало быть, мы можем почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что Голубева утонула в болоте. Далее… – Полковник поворошил бумаги на столе. – Заявления об исчезновении гражданина Супрунова у нас нет. Равно как нет и заявления от родителей Данилы Хаустова. Нет заявлений, нет причины искать состав преступления там, где его нет. Все, ступай, капитан.
Бодряков поднялся. Неуверенно потоптался.
– То есть дело закрыто?
– Какое дело? Какое? Нет никакого дела, капитан. Одна пропавшая найдена. Вторая наверняка утонула. И сами дети это понимают. Машину им передадут после соблюдения всех формальностей. Нам некому и нечего предъявить, Бодряков. Ни Хаустову, ни Супрунову. Только то, что не сообщили своевременно в полицию? Так нет в этом состава преступления. Они же не соврали. Они просто промолчали. Нет никакого дела, – свел брови Сидоров и снова ткнул пальцем в стопку бумаг. – Вот тут у меня дело! Такое дело, что… Жалоба одного из родственников, сам знаешь кого. Вандалов надо теперь искать, которые его машину изуродовали ночью два дня назад. Уже трижды, капитан… Трижды звонили! Но не делай таких страшных глаз, тебе не поручу. Уже работают люди. Тебе есть чем заняться. Два висят нераскрытых по прошлому месяцу. Ступай.
– Так точно.
Бодряков неуверенно двинулся к выходу. Он был рад или нет?
Никакого дела… Никакого дела нет…
Так он рад? Испытывает облегчение оттого, что не придется снова ехать в заказник и лазать там по кустам возле болота, пытаясь отыскать следы? Ему приятна мысль, что он больше не увидит Данилу Хаустова – наглого, самонадеянного, по непонятной прихоти вдруг решившего совершить доброе дело? А совершив его, он испугался и спрятался. Он раздосадован тем, что Супрунов, не сумев спасти свою знакомую, снова вернулся к прежнему образу жизни, то есть на помойку?
Как-то он не может пока в себе разобраться. Вроде и радоваться должен, а почему то раздражен.
Странно.
– Странно не то, Малахова, что велено делом этим больше не заниматься, потому что заниматься там, по сути, нечем. И не наша это плоскость, по сути. Странно то, что вся эта история не кажется мне одним целым. Как-то рассыпается она вся на фрагменты. Чертова мозаика, а собрать не могу. Будто все картинки из разных историй. Кстати, ты проверила клуб любителей пейнтбола, о котором тебе рассказывала соседка Никулиных?
– Так точно.
– Все чисто?
– Все кристально просто! И территория огорожена от заказника. Охраняется. Никто ничего не слышал. Не видел.
– Кто бы сомневался!
– С Хаустовым бы поговорить, – подала голос из своего угла Малахова.
– Зачем он нам? – Бодряков равнодушно подергал плечами. – Залег на дно, и шут с ним.
– Но он же боится, товарищ капитан, – вдруг занастырничала она.
– Конечно боится, – фыркнул он и покосился на нее.
Блузка, кстати, тоже могла бы быть посвободнее, облегает сильно. Будоражит неприличные мысли. То есть неправильные мысли, мешающие работе.
– Вопрос: кого он боится, товарищ капитан? – молвила Малахова и неподражаемым жестом заправила волосок за ухо.
– Нас, кого же еще?
– А если нет? А если он боится кого-то еще?
Она покусала нижнюю губу. А он тут же вспомнил о глупых советах в женских журналах, попался как-то ему на глаза. Там советовали покусывать губы, чтобы они оставались яркими и пухлыми.
С ума сойти! Зачем он на это смотрит? Зачем об этом думает?
– А кого он может бояться, Малахова? – насупился Бодряков.
– А давай мы его об этом и спросим. – И она полезла из-за стола, успев схватить с тумбочки маленькую сумочку. – Вот сейчас поедем. Спросим и тогда уж успокоимся наверняка.
– Я и так спокоен, – проворчал он, уставившись на ее пятую точку, туго обтянутую юбкой. И добавил едва слышно: – Почти.
Она, конечно же, его не поняла. Обернулась с улыбкой.
– И вот чтобы не было этого почти, мы поедем и спросим.
Глава 17
– И когда вы собирались нам рассказать, что ваш сын никуда не пропадал, что он дома?
Ноздри Бодрякова гневно раздувались. Он был взбешен. Причин было сразу несколько.
Первая, разумеется, самая основная причина его состояния, это та, что Данилу Хаустова они обнаружили сладко дремлющим в плетеном шезлонге в саду по месту жительства. Они едва не наступили на него, как потом восклицал Бодряков возмущенно. Это, конечно, было большим преувеличением. До Данилы им было метров десять, не меньше. Наступил, на самом деле, он в лужу, сокрытую густой травой газона. Полив, как оказалось, только что закончился. Наступил, промочил легкие летние туфли, носки. И это было второй причиной его бешенства.
