– Такие, как я, любить могут, Малахова?
– Не знаю.
Она разозлилась, вспыхнула, прикусила губу с досады. Опять он фамильничает. Будто имени ее не помнит.
– Вряд ли, товарищ капитан. Вам просто не до этого, – снова сделалась она официальной, так будет лучше, не так в душе саднит. – У вас работа. Ответственность. Вы с головой уходите в каждое новое дело. Вам просто не до любви.
Он так резко вдарил по тормозам, что, не будь она пристегнута ремнем, саданулась бы лбом о приборную панель точно. Остановил машину, развернулся к ней, глянул с ленивой улыбкой и проговорил опасно тихим голосом:
– Вот какая же ты все-таки дура, Малахова!
– Почему это я дура?! – взвилась она.
Не за дуру, нет, обозлилась. За то, что выглядела нелепо, когда он затормозил. Как тряпичная кукла на ремне повисла и пискнула, как мышь.
– Да потому, что любить я умею. И даже очень умею, Малахова. – И Бодряков протянул к ней руку и странно незнакомым, нежным жестом заправил ей волосы за ухо. – Просто делаю это как-то не так. Незаметно, что ли.
– Незаметно кому?
Господи! Да что же она пищит-то так?! Дура! И правда дура! Что за голос такой противный у нее сделался?!
– Тебе, Малахова.
Его ладонь легла ей на затылок и потянула на себя. И губы его становились все ближе и ближе к ее. Губы, о которых она втайне мечтала. Губы, которые втайне любила. К которым присмотрелась задолго до того, как ей посоветовал это сделать полковник Сидоров. Он не к губам, конечно, велел присмотреться, к человеку, но…
Ох, она, кажется, совершенно запуталась! И задохнется сейчас или расплачется. И что делать, непонятно! Как реагировать? Какими-то загадками говорит, ничего конкретного. Ясности! Ее трепещущее сердце требовало ясности!
– Что мне, товарищ капитан? – шепнула она прямо в его губы, она их почти касалась, так они были близко.
– Тебе незаметно, Ань. – Он тронул ее щеку пальцем. – Плачешь, что ли? Вот дуреха ты, Малахова. Я ей в любви признаюсь, а она плачет.
– Правда? Правда, любишь меня, Бодряков? – Она громко всхлипнула.
В груди что-то вскипало, металось, душило, мешало говорить. Она обхватила его шею руками, прижалась лбом к его лбу. И заревела в полную силу.
– Вот дуреха ты у меня какая, Малахова! – прошептал Бодряков, целуя ее мокрые щеки. – Любимая, единственная, но такая дуреха…
