Спал Сергей Николаевич часа четыре. Потом вставал, готовил нехитрую еду, осматривал хозяйство. Отдавал распоряжения. И снова уходил. Они почти не разговаривали. Даже когда ели. Особенно, когда ели. Потому что Сергей Николаевич делал это очень быстро. Данила не успевал три ложки постных щей проглотить, как тот уже вставал из-за стола. Оставлял ему что-то на ужин и уходил. И так до следующего дня.
Недели через три Данила начал привыкать к одиночеству. И даже осмелел настолько, что стал выходить за ворота. На следующий день еще больше осмелел и погулял. А еще через два дня нашел дорогу, ведущую на шоссе. И до шоссе дошел через пару дней. Не так уж это было и далеко. Километров десять, не больше. Он даже успел вернуться засветло и запереть ворота, чтобы не оставлять никаких следов своей самоволки.
Ему ведь не разрешено было покидать заимку. Ни под каким предлогом! И он был страшно горд собой. Вот и у него появились свои собственные секреты. Своя собственная жизнь в этом странном, забытом Богом углу.
Но все его шалости вдруг вскрылись, когда однажды, вернувшись, он обнаружил своего двоюродного дядьку в доме.
– Куда ходил? – спросил тот, глянув на него исподлобья.
– Гулял. – Данила пожал плечами, швырнул на стол горсть каких-то ярких ягод. – Ягоды собирал.
– Не смей, – коротко обронил дядька и отвернулся от него.
– Чего-чего? – В нем вдруг проснулся настырный наглый юноша, которого сюда отправили на принудительное воспитание. – Я не понял? Не сметь ягоды собирать? Из Красной книги, что ли?
– Не смей покидать заимку, идиот, – прошипел двоюродный брат отца и хмыкнул с издевкой. – А ягоды можешь жрать. Они от запора…
И снова ушел, заперев ворота снаружи. И не появлялся пару дней. И Даниле пришлось самому готовить себе еду. Обжигаться о закопченный котелок, задыхаться от вони подгорелой картошки, беситься от бессилия и жалости к самому себе.
Ночами ему не спалось. Он выходил на улицу и слушал лес. И чудилось ему такое! Расскажи кому, скажут – обкурился!
Топот, хохот, свист, крики, стоны. Как в фильмах ужасов, честное слово! Под утро даже показалось, что где-то далеко-далеко слышны звуки выстрелов. Может, дядька что-то такое добавил в тушенку, которую Данила ел без него? Или в чай какой-то травы подсыпал, что ему чудилось невесть что? Ведь однажды ему вообще почудилось, что он слышит крики о помощи. Причем голос был какой-то старушечий, слабый и надтреснутый.
– Я, пап, схожу тут с ума, – порадовал он отца днем позже. – У меня уже тут глюки начались. Слышу голоса!
– Снова травку куришь, гад? – поинтересовался со вздохом отец. – Ох, мать узнает…
И не поверил, когда Данила ему возразил.
– Тогда это из тебя дурь выходит, Данила. Вся, что накопилась за последнее время, – предположил отец. – Ну, какие там могут быть голоса? Опомнись!
– Не знаю. Но точно, будто старуха какая-то на помощь звала.
– Старуха? Какая старуха в этом заказнике? Откуда ей там взяться? Ночью! – Отец недоверчиво фыркнул.
– Да я-то откуда знаю, может, заблудилась?
– Там все в тропках, сынок. Заблудиться там может только безногий. Данил, вот ты уходил с заимки несколько дней подряд, ты заблудился?
– Нет. А откуда ты…
– Ты что, вообще, что ли, сынок, не догоняешь? – со вздохом поинтересовался отец. – Думаешь, я тебя в лес спихнул и забыл? Я все о тебе знаю. О каждом твоем шаге. И что гулять ходил вопреки запретам. И что до шоссе дошел.
– Дядька настучал? Он что, следит за мной?
– Он за тебя отвечает, – коротко ответил на вопрос отец. – Кстати… Чего же не сбежал, когда дорогу нашел?
– А куда бежать, пап? В армию? – криво ухмыльнулся Данила. – Ты же ясно дал понять.
– Молодец! – первый раз за долгое время похвалил отец, и голос его звучал не издевательски, как обычно, а натурально. Он его хвалил. – Может, это изгнание все же пойдет тебе на пользу, а, сынок? Может, станешь наконец мужиком?
Вообще-то Данила считал себя мужиком лет с четырнадцати, когда научился стоять за свою честь, защищать свою девушку и не сдавать друзей. Чем бы ни угрожали ему, что бы ни обещали, он твердо стоял на своих принципах и не позволял никому вмешиваться в свою личную жизнь. С четырнадцати лет! Сейчас ему двадцать.
Ну да, немного подурачился. Немного как-то потерялся. Учиться пошел после школы куда-то не туда. Друзей обрел каких-то не тех. Запутался как-то, да. Но мужиком от этого быть не перестал, это точно.
– Я – мужик, пап, – ответил он, оскорбившись.
– Мужики за свои поступки отвечают. Разве нет? А ты?
И тут же пошел полный перечень всех его грехов. И заваленные зачеты, и перенесенные сессии, и ночевки в отделении полиции, и помятые дверь и крыло дорогой иномарки, которую Данила самовольно угнал из гаража, и заплаканная девушка, которую он едва…
Стоило о ней вспомнить, как тут же затошнило. Что тогда было! Что было! Отец еле уговорил ее не писать заявление в полицию. Еле вытащил Данилу из проблемы под названием «уголовное дело».
– А ты говоришь, голоса! – закончил возмущенно отец. – Да что ты успел натворить за эти два года, на три жизни хватит, сын! Так что не выдумывай ничего такого. И загрузи себя работой. Розарий восстановил? Молодец. Грядками с клубникой займись. Постарайся уставать так, чтобы спать, как убитый. И когда лопатой машешь, думай, думай, думай.
– О чем, пап?
– О том, как жить дальше станешь.
После разговора с отцом он весь день перекапывал грядки с клубникой. Забыл даже про ужин, который оставил ему дядька в крохотной кастрюльке на плите. Когда вспомнил, обнаружил, что есть совсем не хочется. Хочется смыть с себя пот, пыль, упасть на узкую кровать со скрипучим матрасом и уснуть крепким сном.
Он отключился почти мгновенно. Даже не заметил, как скользнул из реальности в сон. Только вот, буквально минуту назад слышал шум ветра в приоткрытое окно тесной комнатки на втором этаже, где ему велено было жить. Точно слышал, как стучится толстая ветка старой елки о скат крыши. Где-то погромыхивал гром зарождавшейся грозы, и следом тишина. Могильная тишина. Он уснул.
Ему ничего не снилось. Вообще ничего. И пронзительный крик, разбудивший его, ему точно не приснился.
Данила подскочил на кровати и сел, испуганно оглядываясь.
В комнате горел крохотный ночник. Пластиковая коробочка с лампочкой вставлялась прямо в розетку. Свет от нее был слабым. Но угадать в темноте очертания шкафа, стула, на котором валялась его одежда, спинку кровати, можно было легко. Данила тяжело вдохнул, выдохнул. Прислушался к бешеному стуку своего сердца. Что его так напугало? Крик? Снова крик?
Он слез с кровати, подошел к окну. Шире распахнул створку, высунулся наружу. Ветер, поднявшийся с вечера, стих. Старая высокая елка с повисшими ветвями выступала из темноты огромной колокольней. Пахло скошенной травой. Это он сам вчера окашивал ее вдоль забора. Небо было черным, бездонным. Смотреть в него было жутко. Дядька не разрешал на ночь оставлять свет. Утверждал, что это привлекает хищников. Данила был с ним не согласен, но подчинялся. Сейчас об этом жалел. Он ведь здесь совершенно один. И даже дом не заперт. Это было еще одним требованием его хозяина. Тот утверждал, что достаточно запертых ворот.
