Данила вздохнул и потянул на себя оконную створку, закрывая. Надел спортивные широкие штаны, растоптанные кроссовки и пошел вниз.
Страх прибавил ему злости. Плевать он хотел на запреты. Он сейчас спустится. Включит свет, а он горит сразу на трех фонарных столбах, ярко освещая территорию даже за забором. Осмотрит двор. А потом закроет дом изнутри.
И если кому-то это не понравится, пусть катает его отцу жалобу! Ему плевать!
Выключатель находился на крыльце под жестким пластиковым козырьком. Данила щелкнул им, и двор залило мягким оранжевым светом. Он спустился по ступенькам крыльца. Прошелся вдоль забора. Никого. Все привычно. Старые качели на ржавых цепях. Дощатый стол, обитый куском потерявшего цвет линолеума, две скамейки возле него. Возле сарая гора березовых бревен. Данила собирался завтра начать колоть дрова. Один пенек, очень старый и широкий, стоял в центре с воткнутым в него топором. Он подумал и выдернул топор из пенька. И сразу почувствовал себя увереннее. И еще раз пошел вдоль забора.
Возле ворот остановился, проверил щеколду, которую можно было открыть снаружи. На месте. Подергал замок, который снаружи открывался лишь ключом. Заперт. Задрал голову к небу.
Черный полог небосвода на востоке сделался светлее. Скоро рассвет. Еще час-другой – и лес заполнится птичьей трескотней, сильно действующей ему на нервы. Может, из-за этого раздражения у него и глюки?
Данила успел сделать два шага от запертых ворот, когда услышал ЭТО. Он даже не смог определить, что ЭТО было! Стон? Хрип? Скрежет? Волосы на затылке зашевелились. Ноги приросли к земле, сделались ватными, непослушными. Он медленно повернулся, уставился на толстые бревна надежных ворот и слабым, не своим голосом крикнул:
– Кто там? Пошли вон отсюда, ну! Я стрелять буду!
Какое-то время было так тихо, что он мог поклясться, что слышит, как прорастает новая трава на месте скошенной. И потом снова стон. Да, точно, это был стон, не хрип, не скрежет. И стонал совершенно точно человек, не животное.
– Что вам надо? Убирайтесь! – крикнул Данила и согнулся, как от удара в живот, зажимая рот ладонью.
На минуту в голове сделалось пусто и гулко, как в большой зеленой бочке, которая стояла под водосточным сливом дома. Бочка давно прохудилась, и дождевая вода в ней не накапливалась. И Данила от безделья иногда швырял в нее мелкие камушки метров с десяти. Когда камни попадали в цель, бочка отзывалась гулким пустым звуком.
Пусто и гулко. Так было минуту. А потом нахлынуло! Страшные трусливые мысли теснились в голове, давили болью на виски.
Что ему делать?! Что делать?! Пошел бы лучше в армию. Там думать не надо. Там принимать решения не пришлось бы. Там куча командиров. Там все решили бы за него. Сейчас-то, сейчас что ему делать?!
Стон повторялся снова и снова. Кто-то невнятно просил о помощи. Данила даже сумел разобрать несколько слов. На слабых ватных ногах он вернулся к воротам. Схватился за щеколду и вдруг отступил.
Нет. Так нельзя. Это может быть ловушкой.
Он побежал к сараю. Швырнул топор в старую солому. Схватился за длинную тяжелую лестницу, приставленную к чердачному лазу, и потащил ее по земле к воротам. Приставил, оперев верхние перекладины на самый край толстых бревен, и полез.
Ему пришлось забраться на предпоследнюю перекладину, чтобы рассмотреть того, кто стонал за воротами. Это был человек в заляпанной грязью одежде. Он лежал на животе, широко расставив ноги в спортивных штанах. Руки были выброшены вперед и упирались в нижнюю часть бревен. Видимо, он пытался достучаться, но не выходило. И тогда человек принялся стонать. Насколько хватало его сил. И Данила его услышал.
Он слез с лестницы. Вернулся к воротам и отпер замок. Приоткрыл нешироко одну створку и шагнул наружу.
– Эй! – он осторожно толкнул человека носком кроссовки в бок. – Эй, вы живы?
Снова стон. И невнятно прозвучало:
– Да.
Данила присел на корточках, положил ладонь на спину человека с левой стороны. Сердце стучало. Едва слышно, неровно, но стучало.
– Встать сможете? – спросил он и потолкал руками распростертое перед ним тело.
– Не-ет, – раздался хрип в ответ.
– Вам надо встать. Я вам помогу. Надо встать и пройти со мной в дом.
– Не-ет, – снова прохрипел человек и даже пару раз качнул головой.
В длинных волосах засохла грязь, виднелась сухая трава.
– Что же мне с вами делать, раз вы вставать не хотите? – проворчал Данила, выпрямляясь в полный рост. – Оставайтесь здесь тогда до прихода дяди.
– Не-ет! Не-ет! Не-ет! – несколько раз растянуто, но внятно произнес бедолага. И вдруг добавил: – Машина.
– Машина! У меня нет машины, – фыркнул Данила.
И досадливо почесал макушку.
Машина была. Но сейчас она была под арестом. Отец наложил вето на право управления автомобилем. Мотиваций было много. Данила был виноват кругом. И спорить не стал.
– Есть машина, – вдруг добавил человек тихо, но достаточно разборчиво. И после паузы, словно собрав последние силы, заскулил: – Она на дороге в кустах. Мне надо туда. Помоги, мальчик…
Глава 5
– Мне больше дел нет, как только старых идиотов по лесам искать!
Капитан Бодряков в бешенстве поддел ногой стул, попавшийся ему на пути от двери к его рабочему столу. Стул взвился в воздух на полметра, совершил стремительный полет до подоконника, ударился о батарею и с подозрительным хрустом на все четыре ножки опустился на пол.
Стул бить было нельзя. Стул был допросным. С хорошей историей. На нем, как утверждал предшественник капитана, все допрашиваемые кололись на раз-два. Бодряков верил и не верил, но стул до сего времени берег. А тут не выдержал.
– Ты чего такой? – Лейтенант Малахова глянула на него исподлобья, а на стул с жалостью, вздохнула. – Мебель-то тут при чем?
Мебель была ни при чем. При чем был начальник отдела, полковник Сидоров, отдавший ему десять минут назад приказ выехать на место предполагаемого происшествия.
– Предполагаемого, Малахова! – У Бодрякова гневно раздулись ноздри и защипало в горле. – Родственники пропавших стариков даже не уверены, что это может быть именно там.
– Там – это где? – Она поиграла авторучкой, зажатой между указательным и средним пальцами.
– Хороший вопрос, Малахова! Вопрос на пять баллов. Где?!
– И?
Она вытянула шею в его сторону, ее глаза смотрели вопросительно и в то же время ободряюще. Так смотрела на него в школе любимая учительница по физике. Смотрела, когда он не знал урока, не признавался и мямлил что-то неуверенное. А ей не хотелось ставить ему двойку, и она тянула его, тянула изо всех сил дополнительными вопросами и таким вот именно взглядом. Физику Бодряков ненавидел. Учительницу любил. Поэтому старался и получал заслуженную тройку вместо неуда.
