– А нам не нужна! Потому что мы ее тоже не любим! Потому что когда боятся – не любят!
– Ну да… – кивнула Катя. – Когда боятся, конечно… Видишь, какой бумеранг получается? Она, наверное, оттого так с нами себя и ведет, что мы ее не любим. Она же, наверное, это чувствует и силой берет свое, природой положенное.
– То есть ты хочешь сказать… Если мы каким-то образом сумеем ее полюбить, то и она…
– Не знаю, Милк, – проговорила Катя устало. – Все, отстань.
– Нет, погоди! Давай уж со мной до конца этот свой… как его… тренинг проведи.
– Какой тренинг, Милка? Как научить тебя маму любить, что ли? Должна тебя разочаровать – нет такого тренинга. Нельзя никого научить любить. И вообще – отстань от меня, не хочу больше говорить об этом. Устала…
Милка глянула на нее несколько озадаченно, молча поднялась с кровати, пробурчав себе под нос:
– Странная ты какая-то сегодня, ей-богу…
Катя лишь пожала плечами, улыбнулась ей виновато. Действительно – странная. Впервые ей не захотелось вкусить этого полного и сладостного единения с сестрой, замешанного на тайном против матери противостоянии. Ушла куда-то сладость единения, оставив после себя нездоровое ощущение – что-то вроде душевной тошноты. Может, она этой сладости переела, а может, само тайное противостояние как-то скукожилось, не стало такой уж больной проблемой… Как бородавка на руке. Она ж не болит, но она есть, и никуда от нее не денешься…
* * *
– Кать, ты пришла? Спустись на первый этаж, у нас пополнение. Сразу четырех привезли, все разновозрастные, – рывком открыв дверь кабинета, протараторила на одном дыхании Лариса.
– Подожди! Лариса, подожди, не уходи! Я с тобой! – лихорадочно засуетилась Катя и бросилась к двери, торопливо схватив со стола ключи.
– Ну, со мной так со мной. Пойдем. Только не смотри на меня так испуганно, а то я сейчас заплачу.
– Да нет, я не испуганно… Просто я не знаю, как мне себя вести… Ну, чтобы правильно все было…
– А ты не старайся, чтобы правильно. Веди себя естественно. Ты ж не на похороны идешь, ты детей принимать идешь. Нормальные дети, два брата, две сестры, от четырех до двенадцати.
– Из одной семьи, что ли?
– Ага. Из одной. Из бывшей. Маманька с папанькой решили из деревни в город на заработки податься, а детей на хозяйстве оставили. Без денег, без продуктов. Ну, вот они и решили овощами на соседских огородах разжиться. А соседи не стерпели, в полицию сбегали. Нет, главное дело, когда дети голодом два месяца по деревне шастали, никто насчет полиции да опеки не чесался, а как ведро картошки с огорода пропало, так сразу и не стерпели… Хорошие у нас люди, душевные, правда?
– Ничего себе… А родители-то как? Они ж со своих заработков когда-то вернутся, а детей нет!
– А родителей аккурат в соседней деревне и нашли – пьянствовали у родственников. Естественно, никаких заработков при них не было.
– Их что, родительских прав лишили, да?
– А ты как думала! Конечно, лишили. А детей сюда, к нам, привезли. Сейчас посмотришь.
– Ой, мама, я боюсь! – прошептала Катя, приложив дрожащие пальцы ко рту.
– Слушай, кончай, а? – уже сердито обернулась к ней на ходу Лариса. – Чего их бояться-то? Дети как дети.
– Да нет, ты не поняла, Ларис! Я не детей боюсь, я чего-нибудь не так сделать боюсь! Посмотреть не так, сказать не так!
– Да поняла я, поняла твои страхи. Ничего, со временем пройдут. Я даже и учить тебя ничему не буду, знаешь ли. Здесь научить ничему нельзя, здесь каждый сам себе учитель. Ну, пойдем…
К ее удивлению, процедура приема новых детей оказалась обыденной, скорее деловой даже. Ни заплаканных детских лиц, ни горестных жестов, ни печальных сиротских глаз – ничего этого не было. Долговязый старший пацан с выгоревшим на солнце чубом и цыпками на руках сидел на стуле, обстоятельно отвечал на вопросы, наморщив лоб от старания. Другой, помладше, все время простуженно хлюпал носом да водил под ним ребром ладони – туда-сюда, туда-сюда. А еще две девчачьи мордашки, круглолицые, белобрысые, глянули на них с Ларисой с искренним деревенским любопытством, улыбнулись одинаково щербато. Катя тоже им улыбнулась – и тут же будто камень с души упал. Действительно, чего она так испугалась? Дети как дети, Лариса права…
– Тебя как зовут? – обратилась она к девчонке, той, что постарше.
– Я Любка! – звонко проговорила девочка, хитро прищурив глаза. – Любка Первухина! А это моя сестра Надька! А мы с Надькой вместе будем спать, да? Мы дома всегда вместе спали. На бабкином сундуке.
– Ты знаешь, я думаю, что спать все-таки удобнее будет на разных кроватях. Правда?
– А вас тут все на разных кроватях спят, что ли?
– Да. Все.
– Ух ты… Слышь, Надька, – ткнула она острым локотком сестрицу в бок, – на разных постелях с тобой будем спать, как барыни…
Сестрица, однако, ей ничего не ответила, лишь вздохнула, будто всхлипнула, и полезла пальчиком в нос от волнения.
– Слышь, а тебя как зовут? – продолжила знакомство шустрая Любка, обращаясь к Кате.
– А меня – Екатерина Валентиновна.
– Ой, ёченьки… Да Надька такое имечко ни в жисть не выговорит…
– Кать, отведешь девочек к Анне Архиповне, в младшую группу? – озабоченно обратилась к ней Лариса, разрушив этот стихийно сложившийся естественный контакт.
– Да, конечно. Люба, Надя, пойдемте со мной… – протянула Катя сестренкам ладони, направляясь к двери.
Уже на выходе она поймала на себе быстрый Ларисин взгляд – немного насмешливый, но в большей степени одобряющий. И улыбнулась ей благодарно. Все-таки хорошая она, эта Лариса.
Младшая детдомовская группа, как выяснилось, состояла всего из пяти воспитанников. Под руководством строгой рыхловатой воспитательницы Анны Архиповны, похожей скорее на уютную домашнюю бабульку, четыре девочки и один мальчик сидели за столами, яростно шуровали фломастерами по бумаге. Когда Катя с девочками появились в дверях, малыши тут же оторвались от творческой обязаловки и с любопытством принялись рассматривать новеньких. Высвободив из Катиной руки ладошку, Любка тут же оказалась у одного из столов, нахватала в руки разноцветных фломастеров, потом подняла на Анну Архиповну круглые глаза:
– Они чё у тебя, прям настоящие? И мы с Надькой так же потом по бумаге будем шуровать, да?
– Во-первых, здравствуй, девочка. Во-вторых, воспитательнице нужно говорить «вы». И, в-третьих, – тебя как зовут? – ласково обратилась к ней Анна Архиповна.
– Любка. А там вон моя сестра – Надька.
– Значит, Люба и Надя. Очень хорошо. Пойдемте со мной, девочки, я покажу вам вашу спальню. Вас завтраком кормили?
– Ага. Кормили. Какую-то хрень давали. Снаружи картоха мятая, а внутри вроде как вареное мясо, – доверчиво доложила Любка свое мнение о съеденных за завтраком зразах. – Но ничего, вкусно. Мы такого никогда не ели, чтобы мясо в картохе. А в пирогах – ели. Мамка раньше ловко пироги стряпала.
