Возникшая в ее воображении семейная сцена лишь вызвала грустную улыбку, да прозвучал фоном в голове насмешливый Милкин хохоток – щас, разбежалась, кулаком постучать… Еще раз вдохнув в себя порцию свежего воздуха, Катя отвернулась от окна, задумчиво прошлась взглядом по дверкам шкафа – где-то за одной из них она чайник видела. Действительно, очень уж чаю хочется. А чайный пакетик можно у Ларисы попросить. И потом – работать начинать надо. Вникать в методики, составлять планы занятий. Исполнять прямую рабочую функцию, в общем. А свой эмоциональный порыв остудить надо. Смешно, наверное, он отсюда, с этой стороны баррикады, выглядит. Разовое правдоискательство, не более того. Как выразилась Анна Архиповна – для телезрителей и радиослушателей.
До конца дня психолог Екатерина Валентиновна из кабинета и носу не показала – сидела за столом как пришитая, изучала доставшуюся ей в наследство документацию да вчитывалась в мелкий шрифт методичек. Ровно в шесть часов встала с места, оделась, механически закрыла дверь на ключ. Домой решила пойти дальней дорогой – захотелось осенью подышать. Подумать. Успокоиться. Вечером всегда мысли другим порядком выстраиваются. То, что днем кажется острым и практически неразрешимым, вечером сглаживается, принимает совсем другие формы.
Вечер, однако, выдался не характерным для последних дней августа в здешних краях. Теплый, даже слегка знойный воздух застыл в безветрии. Как будто приближающаяся осень взяла и отступила на время – возьмите, люди, наслаждайтесь каждым глотком воздуха, который, как легкое вино, дурманит голову привычными летними запахами. И это ничего, что в запахе увядание уже чувствуется. Ничего. Отчаяние увядания, оно как высокая нота, как обязательное послевкусие от вина – тонкое, пронзительное и нежное. Такое нежное, что ни о чем грустном и думать не хочется – просто вдыхать, просто идти, идти без цели, бездумно и в никуда…
Сев на скамейку в парке, Катя наклонилась, подняла с земли опавший кленовый лист. Почти зеленый, лишь слегка тронутый желтизной. Скоро их много будет, желтых листьев под людскими ногами. И дождь их к земле прибьет. А потом еще и на костре их сожгут. А они все равно будут падать, падать на землю с тихим достоинством красивого умирания. Делать свое природное дело. Исполнять функцию. Так устроена наша жизнь – все живое должно исполнять свою функцию. Во всем происходящем заложен свой смысл. Если судьба определила тебя на какое-то место – будь добр, исполняй. И нечего паниковать – сможешь, не сможешь…
В самом деле – чего уж так паниковать-то? Не курсы же кройки и шитья у нее за плечами, а какой-никакой, но психфак! Да, нет у нее сейчас ни знаний, ни навыков по специализации. Нечем пока ей помочь мальчику Алеше Вяткину, которого судьба вполне сознательно отодвинула от материнской любви. (Да будь она вообще неладна, эта материнская любовь, везде с нею что-то не так происходит!) Или… Или вовсе тут не в особых психологических знаниях дело? А в чем тогда? В ее, Кати, личных страхах и комплексах? А что? Вполне может быть… Наверное, следует для начала из собственной дочерней нелюбви как-то выбраться? Хороший вопрос, конечно. Почти риторический. Как? Как ей из этой нелюбви выбраться, если даже домой идти не хочется? Совсем не хочется. А надо. Вон, телефон в сумке звонит, надрывается. Наверняка это мама ее потеряла. Надо вставать со скамейки, идти домой.
… – Где ты все бродишь, Екатерина? Я тебе звоню, звоню… – выглянула из спальни мама, когда она, открыв дверь, тихо вошла в прихожую.
– Я не слышала, мам. Извини. Телефон в сумке был.
– А где ты была-то? К подружке какой заходила, что ли?
– Нет. Я просто гуляла. На улице так хорошо…
– Так позвонила бы, я же волнуюсь! Ужинать будешь?
– Нет. Я потом, попозже. А Милка дома?
– Дома, дома… Вон, в комнате сидит, рыдает. И чего рыдает, спрашивается? Нервная такая стала, ничего сказать нельзя! Я же ей не чужая, я же ей мать все-таки… Вот скажи мне хотя бы ты, Екатерина, – разве могут быть какие-то обиды на мать? Разве может мать родной дочери желать плохого? Я ведь только добра хочу… Ты иди, поговори с ней.
– Ладно, мам, – кивнула Катя. – Поговорю.
– Ага… А я спать пойду. Устала сегодня как собака. На работе дел полно, со свадьбой этой сплошные хлопоты…
Зевнув, мама еще постояла немного в прихожей, нахмурив брови и будто пытаясь вспомнить что-то важное, потом махнула рукой и скрылась в спальне, плотно прикрыв за собой дверь.
Милка лежала на своей кровати, вытянувшись в струнку и обняв подушку руками. Чувствовалось в ее позе крайнее напряжение – плечи мелко подрагивали, дыхание было отрывистым, истомленно-слезным.
– Ну, Милк… Чего случилось-то? – Катя тронула ее за плечо.
Казалось, Милка только и ждала этого прикосновения – тут же подскочила пружинкой, села, поджав под себя ноги, заговорила быстрым горячим шепотом, проглатывая концы слов.
– Нет, я не могу, я честное слово не могу так больше! Не могу! Катька, она ж меня сейчас наизнанку всю вывернула! Ты не представляешь даже, как это… Как это противно, Катька! Я не могу, не могу!
– Да объясни толком, чего случилось-то!
– Нет, ну я понимаю – в сумке у меня все проверить, в телефоне пошнырять, это еще куда ни шло… Но учить меня… Учить меня, как надо с мужиком спать… Она что, и правда думает, я идиотка-девственница, что ли? В двадцать восемь лет? Катьк, ты бы слышала, каким тоном она мне все это… С каким удовольствием… Фу, как мне противно, Катька!
– Ой, да ладно тебе! – грустно улыбнувшись, шепотом проговорила Катя. – Я уж думала, и впрямь что-то совсем из ряда вон произошло… Ты же знаешь нашу маму – она вроде как из добрых побуждений это делает. А побуждения из нее сами по себе произрастают, независимо от нашего к ним отношения. Так что…
– Катька! – взревела Милка. – И ты! И ты туда же! Да как ты не понимаешь, что она скоро своими побуждениями меня с ума сведет! И тебя тоже! Мы что, не люди, что ли? Мы – ее личные вещи, да? Можно руками вовнутрь залезть и пошуровать там в свое удовольствие?
– Мы ее дети, Милка.
– Ага, дети… Было у хорошей матери две послушные дочки, теперь еще и сыночек появится. Как дополнительное удовольствие для лишнего пригляду. Ты думаешь, она нас со Стасом после свадьбы в покое оставит? Как бы не так! Будет стоять у постели и свечку держать! И советы давать, как и что делать! Нет, я с ума с ней сойду…
– Знаешь, Милк… Я сегодня в детдоме мальчика одного видела, Алешу Вяткина. У него хорошая мама была – безо всяких там отклонений. Обыкновенная женщина, в общем. Любила, воспитывала, в детский садик водила. А потом взяла и передумала быть матерью. Представляешь?
– Ну и что? Это ты сейчас к чему говоришь?
– Да так, ни к чему… Просто ему очень плохо сейчас, Алеше Вяткину. Была у него мама, и не стало мамы.
– И тебе его жалко, да?
– Конечно, жалко. Даже не то слово – жалко. Вот каково теперь ему, а? Я в принципе эту ситуацию не понимаю, Милка…
