– Так они ж не со зла, наверное, – предположила Катя. – Они вроде как сочувствуют.
– Ну, не будь такой идеалисткой… Истинное сочувствие страстных подробностей не жаждет. Ладно, я с этой Натальей сама разберусь, не забивай голову… Я, собственно, по делу к тебе зашла, с предложением. На семинар по проблемам детской психологии поедешь? Хороший семинар, двухнедельный. Послушаешь, поучишься, литературы нужной прикупишь.
– Ой, я не знаю… – протянула Катя, невероятно удивившись. – А когда?
– Через две недели.
– А подумать можно? Я просто еще… Я не решила…
– Не решила чего? – спросила Алена Алексеевна. – Будешь тут работать или нет?
– Ну, в общем, да… Чего-то меня сомнения замучили, Алена Алексеевна. Вдруг я не справлюсь, а вы на мою учебу деньги потратите…
– Ладно, думай, – согласилась Алена Алексеевна. – Только недолго, хорошо?
– Хорошо. Спасибо вам.
– Да пока не за что…
– А можно мне все-таки с Алешей Вяткиным поговорить? Просто так, побеседовать?
– Не можно, а нужно! – с улыбкой воскликнула Алена Алексеевна. – Чего ты у меня разрешения спрашиваешь? Ты ж психолог, это твоя прямая обязанность – с детьми беседовать, занятия проводить. Просто я думала, тебе время нужно, чтобы освоиться как-то, в общий фон войти.
– Да, я поняла, – закивала Катя. – Время мне действительно нужно. Я постараюсь.
– Давай, старайся. Да, вот еще что… Маме передай, что я тебя на полную ставку оформила. И со всеми надбавками. Я просто забыла в нашу первую встречу все это оговорить…
Катя почувствовала, как волна неловкости накрыла ее с головой, плеснула румянцем на щеки. Опустив глаза в стол, она лишь пролепетала виновато:
– Спасибо… Я передам…
– Ну вот и хорошо. Ладно, не вешай нос, Екатерина! И не красней так, а то мне и самой неловко стало. Зарплату оговорить – вообще святое дело. Чего ты?
– Да я не потому…
– А, поняла… Тебе неловко от того, что мне твоя мама звонила? Да брось… Дело обычное, можно сказать, житейское. Ну все, не буду тебе мешать…
Встав со стула, Алена Алексеевна едва заметно и очень грациозно повела бедрами, оправляя юбку, зацокала каблуками к двери, на ходу успев мельком взглянуть на себя в зеркало. Катя с тоскою посмотрела ей вслед – вот женщина! Легкая, умная, деловая, в себе уверенная. Будто не в детдоме работает, а в парфюмерном бизнесе. Интересно, как это ей удается? А может, от уверенности в себе и удается? Наверняка ж нет у нее за спиной ни властной мамы, ни хвоста испуганных комплексов? Везет же…
Вздохнув, она встала со стула, двинула бедрами, поневоле копируя легкий жест Алены Алексеевны. И рассмеялась, глумясь над собой. Нет, и стараться нечего – никогда у нее так не получится. Легкого природного экстерьера не хватает. Подойдя к окну, она привычным жестом дернула на себя створку, и тут же детские голоса влетели в пространство кабинета, один из которых – Катя узнала – был точно Любкин. Да, действительно, вон она, носится по детской площадке… И вся младшая группа там. Только воспитательница сегодня другая – молоденькая, незнакомая. Надо пойти, поздороваться…
Любка, узнав Катю издали, понеслась навстречу со всех ног, запрыгала, весело тараторя:
– Смотри, смотри, какую мне куртку дали! Смотри, какая баская! И у Надьки такая же! Мамка бы щас нас увидала, глаза бы вылупила! А тут еще и кармашки есть, смотри! Нравится?
– Очень нравится, Любочка. Тебе идет. И к глазам подходит.
– Ты чё – к глазам! Тоже – сказала! Кто это на глаза куртки напяливает?
– Ну, это так взрослые говорят – к глазам подходит… – принялась объяснять Катя. – Курточка голубая, и глаза у тебя тоже голубые…
– А… – удовлетворенно кивнула Любка. – Ну тогда ладно. А ты с нами погуляешь?
– С удовольствием. – улыбнулась Катя. – А во что вы играете?
– Да не играем, а просто бесимся! Это у нас мамка так говорила, когда трезвая была, – идите на улку, там и беситесь.
– Понятно… А почему Алеша с вами не играет? То есть не бесится?
– А, да ну его… – махнула рукой девочка. – Смурёный он какой-то. Ну, я побежала…
Алеша Вяткин действительно выглядел «смурёным», сидел на низенькой детской скамеечке, согнувшись, будто рассматривал что-то у себя под ногами. Катя подошла, села рядом, дотронулась до его плеча.
– Ты почему не играешь, Алеш?
Он поднял глаза, и снова у нее все сжалось внутри от холода. Даже отодвинуться захотелось. Очень уж странный был у ребенка взгляд. Пустой, смиренный. Взгляд человека, измученного давней болью. Такой давней, что ее не замечаешь. Есть и есть эта боль, привычной стала. Родной.
– У тебя болит что-то, да? – склонилась к нему Катя, пытаясь преодолеть внутренний холод.
– Нет. Ничего не болит. Просто они со мной не дружат, – пояснил мальчик тихо и довольно обыденно, мотнув подбородком в сторону резвящихся на площадке девчонок.
– Почему?
– Не знаю… Наверное, потому, что я плохой.
– А разве ты плохой?
– Конечно, плохой. Я на папу похож.
– Что?! – поразилась Катя. – А почему, если на папу похож, то…
Что и говорить – не нашла она правильных слов для правильного вопроса. Наверное, настоящий детский психолог обязательно бы нашел, а она – нет. Сидела, открыв рот, смотрела на мальчишку так удивленно, что он сам решил прийти ей на помощь с объяснениями.
– Понимаете, я очень, очень на папу похож. Мама говорила – вылитый. А папа маму бросил. Папа – плохой. Значит, и я плохой.
Он моргнул, пожал худенькими плечиками, даже чуть улыбнулся краешками губ – вроде того, что тут может быть непонятного?
Катя лишь вдохнула и выдохнула с трудом, лихорадочно подыскивая правильные слова для продолжения этого странного диалога. Но не успела – молоденькая воспитательница, захлопав в ладоши, вдруг завопила истошно и радостно:
– Все, ребятки, прогулка окончена! Идем обедать, ребятки! О-бе-дать! Все за мной! Идем!
– Постой, Алеша! – придержала Катя за рукав куртки послушно вставшего со скамейки мальчика. – Постой… Давай мы потом как-нибудь вдвоем погуляем, хорошо? И поговорим… Мне так хочется с тобой поговорить, Алеша! О чем-нибудь интересном! Или поиграть… Ты будешь со мной играть?
Наверное, слишком уж эмоционально она все это проговорила. Горячо и быстро, почти на одном дыхании. И со стороны – смешно, наверное. Мальчишка лишь коротко кивнул, глянув на нее удивленно. Катя подняла брови – господи, а глаза-то у него – голубые! Прорвалась-таки маленькая эмоция удивления через пустоту холода, растопила на секунду черные льдинки, и то хлеб! И пусть воспитательница сколько угодно сейчас на нее пялится, пусть даже пальцем у виска покрутит. Пусть! Зато глаза-то у мальчишки голубые, оказывается!
