– Значит, хорошо они жили?
– Ну да, хорошо вроде… Анька по-прежнему все за Витькой убивалась, по пять раз на дню к нему в цех бегала. Он тоже на механическом работал, слесарем на сборке. Все вокруг над ней посмеивались – мужа, мол, сторожит. Да и Алешка-то получился у нее, как на грех, вылитый Витька! Один к одному – кудрявенький да голубоглазенький. Копия – Витька!
– А скажите, Наташа… Она его любила?
– Кого? Витьку-то? Так я ж и говорю…
– Нет. Я про Алешу…
– Дак любила, конечно. Как все матери. Все вроде путем было. Семья, дом, работа… Вроде жить да радоваться, правда? Да только как бы не так…
– А что потом случилось? Почему – как бы не так?
– Почему, почему… Не усторожила Анька Витьку-то. Увела его молодайка. Знаю я эту молодайку, Нинкой зовут – она в инструменталке на заводе работала. Ох, и отчаянная баба, я вам скажу! Не наша, не ново-матвеевская, пришлая какая-то. Никто и не знает, откуда она в поселке появилась. В общаге жила. Вот Витька и бросил все – жену с двухкомнатной квартирой, ребенка и в общагу к ней подался. А Аньке сказал – вроде как любовь настоящую встретил. И что жить с ней больше не хочет, поскольку она насильно его на себе, дурака молодого, женила. Ну, тут и начало Аньку выкручивать… Нет, я понимаю, конечно, всякую бабу такое наизнанку выкрутит, но дитя-то тут при чем? Вот скажите мне, если вы такая грамотная, при чем тут родное дитя, а?
Шагнув вперед, Наташа возмущенно потрясла перед самым Катиным носом мощной рукой в желтой резиновой перчатке, требуя немедленного «грамотного» ответа на свой вопрос. Пожав плечами и чуть отстранившись, Катя помолчала немного, потом осторожно проговорила:
– Конечно, ни при чем. Я полностью разделяю ваше возмущение, Наташа. Вы успокойтесь, вы присядьте вот на стульчик…
– Да некогда мне с вами рассиживаться! Это ж вы тут сиднем сидите, а у меня еще дел по горло. Попробуйте-ка, помахайте шваброй с утра и до вечера! Так к концу смены уделываюсь – домой кое-как иду. А зарплату вам, небось, в два раза больше моего плотют. И за что, спрашивается? Эк бы мне вот так-то посидеть, ножка на ножку!
– Значит, Анна сильно переживала уход мужа, да? – поднялась со своего стула Катя, будто и впрямь устыдившись Наташиного упрека.
Сложив руки калачиком под грудью, подошла к шкафу, оперлась об его угол плечом.
– Ой, да не то слово! Такое с ней сделалось нехорошее обстояние, как подменили бабу. Почернела, усохла, будто сглазил кто. А может, Нинка и сглазила… Ну, не сама, конечно, наверняка к знахарке сбегала. Есть там у нас одна такая – ведьма ведьмой, на привороты-отвороты мастерица. Может, знахарка чего в своих делах и напутала, кто знает? А только Анна и к мальчонке сразу будто переменилась – все это заметили. Бывало, не ведет его из садика, а будто мешок с картошкой за собой волочет. И при этом вперед себя так страшно смотрит, словно выискивает чего. Мальчонка словцо промямлит, а она на него как зыркнет! Будто огнем пыхнет. У нас все бабы жалели мальчонку-то, возмущались втихаря. А что с ней сделаешь, ничего и не сделаешь. Она ж ему родная мать. Это уж потом заведующая детским садиком тревогу забила, когда Алешка стал с синяками приходить. В роно позвонила, в опеку, опять же директору завода, где Анна работает. Директор, конечно, очень удивился, стал Аньку защищать – хороший, говорит, работник, ответственный.
– А в опеке что сказали?
– Так они тоже удивились. Аньку-то все в поселке знают, она ж вроде как при должности. Но домой к ней пришли, соседей поспрошали. А те говорят – да, мол, слышим, как мальчонка за стеной плачет. Оказывается, Анька закрывала его на выходные, а сама шастала где-то. Говорят, ее и выпимши видели. Шла по улице, качалась, бутылку в руках держала. Артиска хренова.
– Почему – артистка? Может, она и в самом деле… Может, от горя?
– Да ладно! Чего я, Аньку не знаю? Она сроду спиртного на дух не переносила! Артиска, она и есть артиска! – хлопнула мощной дланью по столешнице Наташа, вкладывая в урезанное словцо все свое негодующее презрение. – Она ить это нарочно придуривалась, чтобы ее в суде материнских прав лишили! Зараза бесчувственная! Да я б на месте судьи ее б самою в тюрьму засадила! А то что же получается? Если, допустим, баба по-всамделишному пьет да за дитем своим не смотрит, так ее и не содют, а вроде как за больную считают. А эта? Она ж и впрямь – артиска! Все разыграла, как по нотам!
– А Виктор? Он что, не захотел мальчика к себе взять?
– Так куда он его возьмет? У Нинки комнатка в общаге восьмиметровая, она и сама на сносях. Да и вообще… Какой с мужика спрос? Особливо – с Витьки? Не, он не захотел, конечно… Да и закладывать стал порядочно, как от Аньки ушел, с работы его за прогулы турнули… Я думаю, Нинка сама его к бутылке и пристрастила. Наверняка вместе выпивали. Правда, сейчас не пьет, раз беременная. А про Витьку – не знаю. В общем, никому стал мальчонка не нужен. Ни отцу, ни артиске этой.
– Нет, но этого же просто быть не может… – задумчиво проговорила Катя, скорее для самой себя, чем для своей эмоциональной собеседницы. – Это же просто абсурд какой-то… Нет, тут что-то не так, это просто не может быть правдой…
– А чо же, по-твоему, я вру, да? – обиженно насупилась Наташа, уперев желтые кулаки в бока. – Ты думаешь, я тут с тобой прямо из головы сплетни сплетничаю? Мне чо, делать больше нечего? Да у нас после этого случая все Ново-Матвеево на ушах стояло, а я – вру?!
Последняя ее фраза прозвучала совсем уж гневливым окриком, и Катя, опомнившись, отступила на шаг, моргнула испуганно. Наташа, почуяв ее испуг, воинственным жестом поправила косынку на голове – так, наверное, поправляет сомалийский пират свою бандану перед нападением на беззащитное рыболовецкое суденышко.
– Эй, что за шум, а драки нет? – нарисовалась в дверях субтильная фигурка Ларисы, и Катя вздохнула с облегчением. Слава богу, пиратское нападение отменяется.
– Так я тут это… Вот, кабинет как раз домываю… – схватившись за прислоненную к стене ручку швабры, поспешно проговорила Наташа.
– Так вроде помыла уже! – удивленно огляделась вокруг себя Лариса.
– Ага, ага… Ну все, пошла я…
Подхватив ведро, Наташа тяжелой поступью прошла к двери и очень аккуратно прикрыла ее за собой, выказывая этим жестом некоторое уважение к появлению Ларисы.
– Ну что, выслушала душещипательную историю? – плюхнулась Лариса на стул, вытянув ноги в кроссовках. – Слезы не льешь?
– Неужели это правда, Ларис? – подняла на нее грустные глаза Катя. – Неужели в этой истории может быть хоть доля правды? Ты веришь, что вполне адекватная женщина может взять и разлюбить своего ребенка? Только потому, что муж бросил? Нет, я не верю… Тут что-то не так, точно не так… А может, она его сразу не любила, а? Как думаешь? Все-таки странная история, правда?
– Кать… Ну я ж тебе объясняла уже – не реагируй так болезненно. Здесь у каждого ребенка своя история и ничуть не слаще этой, между прочим. Просто жизнь так складывается. У всякого своя судьба, что с этим поделаешь. Судь-ба! Слово такое есть, знаешь? А судьбу принять надо как данность. Я ведь и сама тоже детдомовская…
