Развернувшись, Катя мигом пролетела в прихожую, сунула ноги в первую попавшуюся на глаза обувку, выскочила за дверь. Бабульки на скамеечке у подъезда уже заняли свои места для просмотра предстоящего действа. А что – действо и впрямь обещало быть завлекательным. Вечно джинсовая вихрастая Милка – в свадебном прикиде! Когда еще такое увидишь?
Первой попавшейся обувкой оказались мамины растоптанные шлепанцы, и бежать вдоль по улице оказалось не совсем удобно. Да и узкое нарядное платье для быстрого бега была совсем не приспособлено. Прохожие оглядывались – очень удивлялись, наверное. Бежит, запыхавшись, разряженная девица, а на ногах – домашние шлепанцы. И не куда-нибудь бежит, а в роддом.
Отца она увидела еще издали. Сидел на скамеечке, согнув спину и уперев локти в колени, как мученик в ожидании смертной казни. Даже голову не повернул, когда Катя, изнемогши от быстрого бега, плюхнулась рядом с ним на скамейку.
– Пап… Ну ты чего тут? Пора уже в загс ехать… Пойдем домой, пап!
– Катюш, я не могу…
– То есть как – не можешь?! Ты что?
– Я боюсь, доченька… Я уйду – а она там умрет…
– Почему умрет? С ней что-то случилось, да?
– Ой, не знаю… Не знаю я! И врачи ничего не говорят! Схватки начались в четыре часа утра, а сейчас уже – десять! Что делать-то, Кать? Что делать? А вдруг она умрет?
– О господи, пап, – с облегчением выдохнула Катя. – Я уж и впрямь подумала – что-то страшное случилось.
– А разве нет?
Он, наконец, поднял на Катю глаза – безумные от пережитого страха. Глаза, просящие надежды. А может, и жалости к себе, эту надежду просящему. Катя лишь сглотнула с трудом – не было сейчас в ней никакой жалости, хоть убей. Ревность – была, а жалости не было. А еще – досада была за свою растрепанную в беготне прическу, за расплывшийся по потному лицу макияж, за весь поруганный праздничный вид, в общем. И, как ни странно, еще и мучительная обида была. За маму, за Милку…
– Пап… У тебя, между прочим, сегодня дочка замуж выходит. Твоя, родная, кровиночка. Милочкой зовут. Ты не забыл?
Наверное, он все-таки услышал что-то в ее голосе – моргнул, потер небритую щеку ладонью так, будто пощечину получил. Распрямил спину, глянул вполне осмысленно.
– Нет, что ты, я не забыл. Ты прости, Кать. Просто, понимаешь, такой страх накатил! Сижу, будто себя не помню. С места сдвинуться не могу. Прости…
– Да чего там – прости! Давай вставай, пойдем быстрее! Ничего с твоей Светланой не сделается. Все рожают, и она родит.
– Не знаю… Врачи говорят, у нее роды трудные. Не получается у них чего-то. Я боюсь, Кать!
– Слушай, пап… А можно тебя спросить? Вот скажи, а когда мама нас с Милкой рожала, ты так же всю ночь под окнами сидел?
Подняв плечи вверх, он глянул на нее удивленно, и тут же тень озадаченной снисходительности пробежала по его лицу, будто вопрос прозвучал совсем уж несусветной глупостью. Так смотрят родители на малыша, осмелившегося по наивности спросить, откуда дети берутся.
– Да я теперь и не помню, Катюш… Нет, кажется, не сидел. А почему ты спросила?
– Да так. Просто любопытно стало. Мне мама однажды рассказывала, что у нее тоже роды были трудные. Милку так вообще восемнадцать часов рожала.
– Что ты сравниваешь, Кать? Это же – мама! Она сильная, она все может. Я думаю, она б и не захотела, чтобы я около роддома торчал.
– Да откуда ты знаешь! Ладно, пойдем уже, хватит философствовать. Пойдем быстрее!
К дому она тащила его почти волоком. Когда шли по двору мимо бабулек, услышала за спиной их возбужденный шепоток:
– Глянь, глянь, Валька-то успел уже напиться, что ли?
– Да не, он же непьющий, Валька-то. У Аськи насчет этого не забалуешь…
– Глянь, а чегой-то она в тапочках разгуливает? Говорят, Аська ее в институте выучила, а она – в тапочках… Мода, что ль, нынче такая?
Мама приняла блудного мужа, можно сказать, с рук на руки. Крепко уцепив за локоть, молча поволокла в ванную, потом отнесла туда же отцовский выходной костюм с наглаженной рубашкой и галстуком. Опять же – молча. С выражением гневливого презрения на лице.
Заглянув в гостиную, Катя ахнула, увидев Милку полностью для свадебного торжества экипированной. И не узнала. Совсем. Действительно, очень уж трудно было узнать в этой хорошенькой куколке прежнюю Милку с ее вихрами и конопушками, с ее всегда чистым, ни одним граммом косметики не облагороженным лицом и вечным небрежением к дамской гламурной одежке. Нет, правда, каким чувством стиля надо обладать, чтобы из дикого материала вытянуть столько прелести? Из переростка-тинейджерки сделать такую конфетку?
– Что, нравится? – гордо спросила девушка-стилист по имени Марина, с удовольствием наблюдая за Катиной реакцией.
– Не то слово… – только и развела руками Катя. – Милка, да ты ж у нас, как оказалось, настоящая Золушка! Дюймовочка-нимфетка! Принцесса на горошине! И стоило все эти годы такую красоту под джинсой прятать?
– Значит, стоило, – грустно усмехнулась Милка, оглядывая в зеркале свою тоненькую, сильно затянутую в корсет талию, – значит, состояние души такое было. Чего я тебе буду объяснять – сама все знаешь.
– Да ладно, Мил… Сегодня такой день! Ну, улыбнись, пожалуйста, я так за тебя рада…
Она двинулась было к сестре с объятием, да не успела. Уже слышался из-за двери девчачий восторженный визг – жених приехал. Вспомнив, что ее собственный вид после вынужденной пробежки оставляет желать лучшего, Катя порскнула в ванную, прильнула лицом к зеркалу, пытаясь привести в порядок прическу.
– Ну, чего ты там застряла? – заглянула к ней озабоченно мама. – Главное, туфли не забудь надеть, а то так и пойдешь в тапочках!
Катя оглянулась – родители стояли рядышком в узком коридорчике, плечом к плечу. Нарядные, натужно торжественные. Мама – в строгом синем платье, с ниткой черного жемчуга на полной короткой шее, отец – в сером костюме, голубой рубашке с галстуком. Уважаемые родители невесты, все честь по чести. Глянешь посторонним глазом – умиления не напасешься. И уж тем более в это умиление рожающая любовница никак не вписывается.
Шум в подъезде уже достиг своего апогея – наверное, жених таки прорвался через все расставленные для него силки и кордоны. Интересно, какой он, Милкин жених? Нет, правда, очень уж это забавно вышло, что она его до самого дня свадьбы не видела. Сестра невесты все-таки. Хотя – чего уж тут забавного? Для их семейного волюнтаризма – аккурат в самый раз. Потому что нечего лишние дружбы-знакомства разводить. Сначала женись, а остальное приложится.
Вид жениха поначалу совершенно разочаровал Катю. Маленький, щупленький, как пацан-восьмиклассник, длинные волосы собраны в куцый хвостик на затылке. И пиджак на нем сидит, как на вешалке. Сразу видно, что он такую серьезную одежду терпеть не может, кукожится в ней, как червячок на крючке. И Милкина красота, как только жених встал рядом с ней, потерялась куда-то. Исчезла изюминка той худосочной ломаной прелести, которая так ярко смотрелась бы на фоне жениха более крупного. Ну, да ладно, чего уж теперь. Какого уж бог послал. Пусть и цыплячьей породы, а все равно – жених.
