– Я же был совсем маленький, когда она умерла. Я ее почти не помню.
– Но фотографии-то ее у нас в альбоме есть. И в молодости, и в зрелые годы. Много фотографий. Ты что, совсем их не смотришь?
– Смотрю, смотрю, – отступал Саша. – Вот и кантик этот ажурный по краю сразу вспомнил. Кто это вырезал? Тоже прабабушка?
– Нет, это уже моя мама так украсила.
– Ну, я и говорю, что знакомо мне это. Потому и к тебе обратился, что вижу что-то знакомое.
– Знакомое! – проворчал отец все еще недовольно. – Ты где эту фотографию раздобыл?
– Да так… тут, в доме.
– Верни на то же место, – строго велел ему отец. – Фотографии предков – это самое важное, что есть в этом мире. Усек? Война, пожар, наводнение – надо спасать не деньги, не документы, а портреты предков. Все прочее можно вернуть, а их уже не восстановишь.
Разумеется, возвращать на то же место Саша ничего не стал. Но он бережно поставил фотографию молодой прабабушки Ани в шкаф за стекло, а вот ее обрезанную фотографию не решился оставить тут же. Это показалось Саше как-то неправильно. Первая фотография выглядела прилично, а вторая была жалкой дешевкой. Мало того, что бумага была простой офисной, так еще и качество печати оставляло желать лучшего.
– Не было бы никаких других изображений бабушки, сгодилась бы и это. А так…
И Саша пошел к себе, чтобы спокойно изучить данные ему профессором материалы. Их было много. И на то, чтобы отсортировать то, что ему казалось важным от второстепенного, у Саши ушло немало времени.
За этим занятием его и застала Карлотта.
– А я только что встала, – позевывая, призналась она Саше. – Так хорошо выспалась!
– Счастливица. А я с семи утра на ногах.
И Саша рассказал о своей поездке к профессору. Карлотта тут же заинтересовалась. Она присела на краешек кровати и тоже принялась шуршать бумагами.
– Ты поосторожней, – попросил Саша девушку. – Не перепутай листы.
Но Карлотта вместо ответа поинтересовалась:
– А что это тут?
Саша взглянул и увидел, что один лист испорчен. От него был отрезан целый кусок.
– Кто же это мог сделать? – расстроился он.
– Кто! Дядя Толя, кто же еще! Это же ему профессор давал эти бумаги.
– Ну да, верно. Дядя Толя их изучил, привез обратно профессору и еще закидал его всякими вопросами.
– Что его интересовало?
– Женский труд в фашистских лагерях.
Карлотта пожала плечами:
– Странный интерес.
– И та молодая женщина на фотографии – это, оказывается, моя прабабушка Аня. Родная мать дяди Толи.
– Она была в плену?
– Никогда ничего подобного не слышал. То, что она была на фронте, это я знаю. А про плен ничего не знаю.
– А где ее фотографии, которые мы с тобой нашли?
– Одну я поставил в шкаф. А вторая тут.
Карлотта завладела обрезанной фотографией, на которой на бабушкином плече покоилась чья-то рука. Девушка снова зашуршала бумагой.
Саша старался не обращать на нее внимания, но потом услышал, как Карлотта ахнула:
– Взгляни сюда!
Он взглянул и сразу понял, что хотела сказать ему Карлотта. Тот обрезанный кусок ксерокса с фотографией бабушки один в один подошел на пустое место в бумагах профессора. Правда, в бумагах все равно оставалась еще приличных размеров дыра. Половина фотографии из них по-прежнему где-то отсутствовала.
– Наша вырезка фотографии была взята отсюда, – произнесла Карлотта уверенно. – Дядя Толя вырезал ее из этих бумаг.
И если он так сделал, значит, считал фотографию важной.
– А что она иллюстрирует? К какой части документов она относится?
Стали читать. Лист до и лист после этой фотографии как раз и содержали в себе информацию о том, каково приходилось женщинам на захваченных фашистами территориях. Некоторые, по той или иной причине, кто-то, чтобы облегчить свою участь, кто-то, чтобы спасти близких, ломались и вступали в отношения с солдатами и офицерами Рейха. Судьба таких женщин после снятия оккупации была крайне незавидной. Своим поспешно отступающим любовникам они были не нужны, а местные жители не были настроены их прощать.
Никто из вчерашних соседей не хотел задумываться о том, какие побуждения толкнули этих женщин в объятия немецких мужчин. Что это было? Голод? Страх смерти? Болезни близких, которых надо было лечить, а нужные лекарства были лишь у немцев? Соседи помнили лишь то, что когда они сами голодали, эти «немецкие подстилки» разъезжали в немецких автомобилях по городу наряженные и напомаженные, а по вечерам отдыхали в ресторанах, где много и вкусно ели, веселились и смеялись. И все это в то время, когда вся их страна страдала и сражалась за победу.
В общем, самосуд над «немецкими бабочками» обычно начинался сразу после ухода фашистов из города и продолжался вплоть до установления законного советского порядка. И частенько комендантам гарнизонов за отсутствием другой власти приходилось разбирать дела о нанесении побоев и даже тяжких телесных повреждений женщинам, которых их бывшие друзья и соседи, а зачастую и сами родственники изобличили в предательстве и лично подвергли наказанию за связь с немцами.
Задумавшись, Саша внезапно услышал голос Карлотты:
– Но где еще кусок?
– Что?
– Я говорю, фотография твоей прабабушки явно вырезана отсюда. Но где еще половина фотки? Кто ее отрезал?
– Дядя Толя, кто же еще.
– А зачем?
– Может, показать кому-то хотел.
– Целую бы мог отнести.
– Наверное, не желал, чтобы того мужчину на фотографии соотнесли с бабушкой Аней.
– И кто это мог быть?
– Может быть, дедушка?
– Фотография явно военных лет. Мужчина в парадном мундире. Была у наших военных возможность красоваться перед объективом в парадной форме?
– Разве что у высших офицеров, – нерешительно предположил Саша. – У тех, кто реально воевал, вряд ли такая форма вообще в багаже имелась.
Карлотта поднесла фотографию поближе к глазам. Потом отодвинула.
– Нет, все равно не вижу. Как-то тут все мелко. Лупа для увеличения есть?
– Лупы нету. Есть очки. У тети Кати сильнейшая дальнозоркость. Она вблизи без очков вообще ничего не видит.
– Годится. Тащи очки.
Саша принес, и Карлотта принялась водить ими по фотографии, то приближая, то отдаляя линзу. Саша не понимал смысла ее манипуляций до тех пор, пока девушка не кивнула:
– Как я и подозревала. Посмотри сюда!
Она указывала на руку военного, обнимавшего бабу Аню.
