Амабель в этот день решила навестить Изольду, чтобы под этим предлогом застать Лэндона. К сожалению, на конюшне околачивался лишь Уильям, лениво перебиравший сено и изредка покрикивающий на лошадей.
Увидев госпожу, он почтительно поклонился и спросил, чем он может ей услужить. Амабель завела речь о лошадях и прогулках, намекая на испортившуюся погоду. Уильям, ничего не подозревая, быстро заглотил наживку, рассказав, насколько скакунам вреден дождь, какой нужен за ними уход и что Лэндон весьма небрежен, потому как обтирает им только круп, забыв об остальном пригляде. На осторожный вопрос, где же его помощник, старший конюх красноречиво расписал как того вызвали в дом милорда, что он, Уильям, теперь вынужден все делать сам и что все это беспокойство только во вред желудку и нервам.
Сочувственно ему покивав, Амабель направилась к дому, так ничего и не узнав. Теперь ей предстояло найти Лндона среди слуг, вызванных в дом. Но как это сделать, не привлекая лишнего внимания? Задача не из легких.
По пути домой она перебрала в уме множество вариантов, но так и не смогла выбрать более приемлемый. Внезапно, за поворотом столкнувшись с тем, о ком она столько думала, Амабель поначалу растерялась. Однако, пока Лэндон кланялся, собралась с духом и начала его расспрашивать.
– Добрый день, Лэндон.
– Рад услужить, госпожа. Изволите седлать Изольду?
– А… нет, нет. Я хочу спросить, о чем тебя расспрашивал маркиз.
Чуть настороженный отблеск черных глаз, однако, слова прозвучали с почтительным равнодушием.
– Милорд спросил меня, не видел ли я чего. И я ответил, что не видел. Ведь я с утра до вечера на конюшне. Меня дела господского дома мало касаются.
Амабель почти поверила ему. Почти. Но видя, как он пытается не смотреть в ее глаза, она не могла избавиться от ощущения, что он ей лжет. А еще, была не в состоянии забыть тот ужас, что она испытала, узнав от невестки, как бесчестно этот человек поступил с ней. Вполне возможно, он мог от нее избавиться, чтобы не стало известно о его поступке, но ей не верилось в такой исход. Все его последующие действия говорили об обратном. Возможно, его гложет чувство вины, и он смог помочь Розалинде осуществить задуманное. Все-таки Амабель стоило попытаться копнуть поглубже.
– Лэндон, я знаю, что леди Розалинда была во многом несправедлива к тебе, – ступила на тонкий лед леди Клиффорд. – Ее отношение…
– Вы меня подозреваете? – сжал губы Лэндон.
– Я просто хочу сказать, что, возможно, обида на нее мешает тебе сказать правду…
– Я покорный слуга и знаю свое место, миледи, – быстро произнес конюх и сделал нетерпеливое движение рукой. – Я бы никогда не предал своего господина.
Хитрый малый. Вроде и заверил, да не в том, что хотелось бы услышать.
– Я верю тебе, – поспешила заверить его Амабель, внимательно отслеживая мелькающие тени на его лице. – И верю, что ты сказал милорду и его отцу правду, но ведь они вряд ли спрашивали, разговаривал ли ты с ней…
Интонация была вопросительной. Затаив дыхание, Амабель ждала ответа от побледневшего слуги. Однако в ту же секунду на его лице проступила решимость, которая погубила едва зародившуюся надежду.
– Я ничего не видел, миледи. Позвольте мне пойти – Уильям с утра один на конюшне.
Ей пришлось уступить. Лэндон, поклонившись, быстрым шагом направился к лошадям, а Амабель все смотрела ему вслед и ругала себя за то, что ненароком вспугнула единственного, кто, похоже, знал о Розалинде больше всех вокруг. Пожалуй, надо решаться и посоветоваться с Робертом, что будет не так-то легко, учитывая, что он не знает всей степени отношений между Лэндоном и Розалиндой. С такими думами Амабель поспешила вернуться в дом, где расследование только набирало оборот.
Посланные на границы графства люди обнаружили след Розалинды и поспешили известить графа Клиффорда. По словам очевидцев, девушка в хорошей одежде села в дилижанс на границе с графством Беркшир, по всей видимости, направляясь в Большой Лондон. Однако, там ее следы сразу затерялись. Это самая густонаселенная территория, где пропасть человеку или затеряться ничего не стоило. И то, что, по всей видимости, Розалинда ехала одна, и утешало и ужасало одновременно. Утешало, потому что верилось, что она ехала не насильно, по своей воле, а ужасало, потому что девушка знатного происхождения отправилась в одиночестве непонятно куда.
Маркиз Нортгемптон сразу обозначил, когда приехал, что он пустил слух в обществе про то, что его дочери по состоянию здоровья нужен морской воздух, и он, якобы, отправил ее за границу, поправляться. Да простит Бог тот грех, что он взял на душу, но приторное сочувствие или ехидное злорадство было одинаково ненавистно.
Вообще это происшествие было как назло некстати в его военной кампании. Потеря веса в обществе негативно скажется и так на довольно шаткой позиции маркиза в рядах коалиции. Мало того, что сын женился на англичанке испанского происхождения – что маркиз пытается скрыть это всеми доступными ему средствами – так еще и дочь запятнала себя поступком, последствия которого трудно скрыть, а еще труднее просчитать его последствия.
Поэтому Горсей был мрачен, угрюм и неразговорчив. Дела в Лондоне требовали его постоянного присутствия, а тут дела повернулись так, что приходилось пока сидеть на месте и ждать каких-либо новостей.
Но прошла неделя, и маркиз нехотя отбыл в столицу, оставив незавершенное дело в руках сына. Роберт постоянно получал корреспонденцию, встречался с нужными людьми и выезжал то в одно графство, то другое, чтобы опознать очередную беглянку. Увы, пока что Розалинды среди них не было.
Леди Эсмерелда пока оставалась в доме сына, все еще не в силах поверить, что ее дочь решилась на такой роковой шаг. Сначала она была потрясена до глубины души выходкой Розалинды, и ее отчаяние не знало границ, потом она углубилась в тихие молитвы, надеясь, что Господь не оставит ее пропащую дочь.
По истечении двух месяцев горе матери перетекло в философскую покорность судьбе. Разговаривая с Робертом и Амабель, она часто переходила на темы воспитания и молодом поколении, которое уже мало чтит заветы старших, пытаясь самовольными поступками вершить свою судьбу единолично. В ее время, конечно же, все было по-другому.
Супругам оставалось только кивать и поддакивать, надеясь, что беседы и высказанные чувства помогут леди Эсмерелде примириться с потерей дочери. Роберт стал еще более внимательным к матери, беспокоясь о ее состоянии. Амабель мучилась угрызениями совести и борьбой с ухудшившимся самочувствием.
Она корила себя за то, что за весь этот месяц так и не набралась храбрости рассказать мужу правду о Розалинде и Лэндоне. Ей и хотелось все рассказать, но открыв рот, она тут же его закрывала вновь, не найдя сил обнажить постыдную тайну. Ведь сколько бы тогда открылось лжи! Страшно подумать! Эдвард бы ее ни за что не простил.
Да еще участившиеся головные боли только усугубляли ее нежелание. Недомогание лишало Амабель сил, и она надеялась, что и без ее откровений удастся найти невестку.
