Настроение, которое улучшилось было после знакомства с веселой и добродушной Анаисией Никитичной, снова рухнуло в бездны преисподние, и Лида тоже приняла такой же угрюмый вид, как и Марфуша.
Наконец она была умыта, причесана, одета, но чуть ли не впервые в жизни собственный вид – тем более, в довольно унылом сером барежевом
[62], расшитом крошечными черными цветочками, платье, надетым в уступку еще не кончившемуся трауру, – не доставил ей удовольствия. К тому же бареж был крайне непрактичен в носке, а платья другого не наденешь: вчерашнее все в пыли, а других у Лиды траурных нет, все они слишком яркие…
Тем временем Марфуша побросала некоторые платья в кофр и поволокла его куда-то – видимо, в ту комнату, которая готовилась для Лиды, как обещала Анаисия Никитична.
Теперь оставалось подобрать к платью шаль и украшения.
Из вороха шалей Лида снова выбрала куракинскую: на тончайшей тюлевой сетке был выполнен изысканный цветочный орнамент из шелковых нитей. Сетка была серая, цветы бледно-голубые, напоминающие лунный свет, и шаль подходила к платью идеально! Туфельки Лида надела тоже серые. Теперь украшения… Ах, да ведь они остались в саквояже, а саквояж – в мезонине в дядюшкином доме!
Лида огорченно огляделась – и тут же заметила свой саквояж, полузаваленный одеждой. Значит, дядюшка позаботился о том, чтобы его доставить! Она радостно распахнула саквояж, чтобы открыть секретное отделение и достать шкатулочку с драгоценностями, как вдруг заметила небольшой сверток пожелтевшего от времени домотканого кружева. Раньше у Лиды этого кружева не было…
Развернула его – да так и ахнула от удивления! Внутри оказалось маленькое зеркальце, отделанное дутым золотом и фальшивыми драгоценностями. Ах да, наверное, это то самое зеркальце, о котором говорил дядюшка! Странно, что у его матушки, то есть Лидиной бабушки, могла оказаться такая… вызывающая и даже вульгарная вещь. Но чем дольше Лида смотрела на зеркальце, тем больше оно ей нравилось. Да, оно выглядело вульгарным, но в то же время очень красивым. Нет, оно вовсе не вульгарное, а просто очаровательное!
Лида заглянула в зеркальце – и вздрогнула от восторга, до того красивой показалась она самой себе.
Вдоволь налюбовавшись и наконец отложив зеркальце, Лида снова опустила руки в саквояж, достала подходящие к платью скромные серьги и, закрывая секретное отделение, вспомнила о лежащих в нем деньгах, которые она брала с собой. Это лишь малая часть ее состояния, которое теперь должно принадлежать ее мужу…
Она невольно вернулась к мысли, которая подспудно терзала ее постоянно: почему Василий Дмитриевич ни словом не поперечился, когда Иона Петрович принудил его жениться на Лиде? Только из чувства долга, чтобы имя почти незнакомой ему девушки не осталось обесчещенным? Или ради какой-то своей выгоды? Сказал же тогда, после венчания, дядюшка, что Василий Дмитриевич в качестве свадебного подарка получит то, чем мечтает завладеть! Что это?
«Да что больше, чем мои деньги!» – с тоской вздохнула Лида, раздраженно захлопнув саквояж. Рассеянно взяла зеркальце, заглянула в него – и вдруг подумала с внезапно проснувшейся надеждой: «А что, если он не спорил, потому что и впрямь был не прочь на мне жениться? Что, если я ему понравилась? Что, если у противной Марфушки и в самом деле есть повод беситься от ревности?!»
Настроение взлетело, словно на качелях, и Лида решила взять зеркальце с собой. Если оно обладает дивным свойством придавать ей бодрость, будет совсем не вредно иметь при себе такое средство от уныния! В боковых швах ее платья таились довольно глубокие карманы, и в один из них было спрятано зеркальце.
Лида приготовила подходящие по цвету шляпку, перчатки и омбрельку, опасаясь, что потом, в новой своей комнате, она слишком долго их проищет, и, держа их в руках, вышла в коридор, затем спустилась по лестнице и очутилась на первом этаже. Здесь она приостановилась, оглядываясь и размышляя, куда идти теперь. Ночью Лида, конечно, ничего толком не видела вокруг себя, да и сейчас была слишком взволнованна, чтобы обращать внимание на обстановку, однако заметила, что у Протасовых все обставлено куда с большим вкусом, чем в дядюшкином доме, однако и здесь мебель выглядела обветшалой, штофные обои – выцветшими, картины – покоробленными, а позолота с их багетовых рам давно осыпалась.
«Деньги! – снова подумала Лида печально. – Василий Дмитриевич наслышан был о моем приданом… а если бы его у меня не было, мне бы досталось о любви только в романах читать, подобно Анаисии Никитичне… Хотя, впрочем, неведомо, ждет ли меня более счастливая участь, ведь пока супруг мой ни слова ласкового мне не сказал. Впрочем, спасибо и на том, что он покуда не потребовал у меня доверенности на получение средств в банке, а также ключей от сундуков, в которых хранятся драгоценности и картины!»
– Позвольте проводить вас в столовую, – раздался вдруг знакомый голос, и Лида едва не подпрыгнула, увидев Василия Дмитриевича.
Очевидно, он уже немалое время стоял здесь, незаметно наблюдая за ней…
И о чем он думал в эти минуты? О ее красоте или о ее деньгах?
– Хорошо ли вы спали, Лидия Павловна? – спросил Протасов, подавая ей руку. Таким голосом спросить и таким жестом пригласить в столовую он мог бы почтенную соседку, ровесницу бабули Никитишны, а не молодую жену.
«Почему, почему он на мне женился?!» – снова задумалась Лида, положив зонтик и шляпку на диван и едва находя в себе силы опустить свою руку на руку Василия Дмитриевича.
Показалось или он и в самом деле вздрогнул? Но отчего? Что, если от отвращения к ней?!
Не чуя ног, вошла Лида в столовую, думая, что, если будет сидеть рядом с Василием Дмитриевичем, ей кусок от волнения в горло не полезет. Однако Анаисия Никитична указала девушке место в конце стола – противоположном от того места, которое занял Василий Дмитриевич как глава семьи.
Какая-то старуха заглянула в дверь и неодобрительно посмотрела на Лиду и Анаисию Никитичну.
– Поди прочь, Фёкла, – засмеялась бабуля Никитишна, – все переменилось! Раньше здесь сидела я, но теперь в Протасовке появилась новая хозяйка. Отныне это место Лидии Павловны!
Фекла со вздохом юркнула прочь.
– Да что вы, нет, я не хочу, Анаисия Никитична, вы должны вернуться, – забормотала было донельзя смущенная Лида, однако в это время в столовую вступил старый лакей с супницей в руках, и пререкаться при слуге, да еще таком почтенном, Лида сочла неудобным.
Закуску здесь не подавали – сразу начали с расстегаев
[63] и ухи из сома и налима. Расстегаи были начинены рисом и рыбным тельным
[64].
