Но как же это возможно? Где набрать столько зеркал – десяток! – которые с одинаковой настойчивостью лгали бы Лиде?
А может быть, лгут не эти десять зеркал, а только одно из них? Вот это чудесное, маленькое, оправленное в фальшивое золото и фальшивые самоцветы?..
Лида выбежала на крыльцо и увидела дремлющую на ступеньках старуху-служанку. Кажется, она ее видела прежде… кажется, Анаисия Никитична называла ее Феклой…
– Где господа, Фекла? Где все дворовые? – спросила Лида негромко, чтобы не перепугать старуху.
– Да они всем миром на похороны подались, в Березовку, значит, – зевая, сообщила еще не вполне проснувшаяся Фекла. – Остались только мы с Марфушкой – барыню больную стеречь.
– На похороны?! – в ужасе воскликнула Лида, забыв об осторожности. – На похороны дядюшки?! А меня почему не взяли?!
Фекла всполошенно подскочила, уставилась было на Лиду во все глаза, но тотчас зажмурилась и кинулась прочь с воплем:
– Сгинь, пропади, порченая! Свят, свят!
Поскольку бежала Фекла вслепую, ничего не видя перед собой, то очень скоро споткнулась и упала, однако тут же подскочила и снова помчалась невесть куда, то размахивая руками, то крестясь и крича во весь голос:
– Сгинь, пропади, порча порченая!
У Лиды подкосились ноги, и она плюхнулась на ступеньку. Похороны должны пройти на третий день после смерти. Значит, она пролежала в постели весь вчерашний день и половину нынешнего.
Сейчас погребают дядюшку, единственного родного ей человека, а ее не взяли с собой… Почему? Она заболела? Ну да, ведь она не помнила, как попала в Протасовку из мезонина дядюшкиного дома. Или… или сочли ее слишком уродливой? Побоялись, что люди, собравшиеся на похороны, разбегутся при виде ее страшного лица, как бежит сломя голову увидевшая ее Фекла?
– Нет, нет, – отчаянно вскричала Лида, – не может быть! Они все в заговоре, и эта старуха тоже! Надо найти кого-то постороннего… чужого человека!
Надо пойти в деревню, вот куда. Уж там, среди крестьян, небось отыщется хоть кто-нибудь, кто скажет ей правду… скажет, что маленькое зеркальце не лжет, что она по-прежнему несказанно хороша?
Но она уже не верила в это, и в красоту свою не верила.
«Порча порченая!» – вспомнились слова старухи.
Что это значит? Может быть, на нее и вправду навели порчу? И вправду испортили?
Но кто это сделал?
Лида не понимала, не знала ничего, кроме одного: все беды начались, когда она нашла в саквояже маленькое зеркальце, обернутое в кусок старого домотканого кружева, которого у нее никогда не было. Но могло ли зеркальце нести на себе порчу, если его подарил ей дядюшка, сказав, что оно принадлежало его матери?!
«Нет, погоди… – мысленно шепнула она себе, – разве дядюшка сказал эти слова, передавая тебе это зеркало? Может быть, он имел в виду совсем другое. А это… а это кто-то другой подсунул в саквояж?»
Кто?!
Лида вспомнила, как проснулась и увидела в комнате Анаисию Никитичну.
Что, старая дама подбросила страшное зеркало? Нет, непохожа она на старую ведьму, а ведь такие проделки вполне могут быть названы ведьминскими. Но потом появилась Марфуша, которая начала прислуживать Лиде швырком да с ворчаньем. А что ей известно про Марфушу? Что у той, вполне возможно, ребенок от Протасова, – значит, наложница не может не желать зла жене своего господина. Но главное – то, о чем говорила Феоктиста! А говорила она, что Марфуша – дочка Маремьяны, ведьмы!
Ну, вот и ответ!
Надо как можно скорей найти Марфушу и молить ее…
Что?! Молить ее? Она, Лидия Карамзина (ладно, Протасова, но это сути дела не меняет), будет молить любовницу своего мужа о пощаде?! Пресмыкаться перед ней?!
Ну нет! Лучше умереть!
Возможно, конечно, сам Василий Дмитриевич не захочет быть женатым на жуткой уродине и попросит свою наложницу…
Лида чуть не взвыла от ярости, вообразив эту унизительную сцену. Но еще большее унижение испытала она, когда подумала, что Василий Дмитриевич, очень может быть, и не пожелает просить за нее. В самом деле – а зачем? Он все равно получит все Лидины деньги на правах ее супруга, ну и будет пользоваться ими в свое удовольствие, оставляя нелюбимую, навязанную ему жену дома в одиночестве – вот как оставил сегодня, даже не взяв с собой на похороны ее собственного дядюшки!
Наверное, таким образом Протасов отомстил и Ионе Петровичу, оскорбив его память – память человека, который навязал ему нелюбимую, да еще и уродливую жену.
Самые горькие, самые черные, самые ужасные мысли кружились в голове Лиды и жалили ее, словно залетевший туда бродячий осиный рой. Ни один мужчина не смог бы понять, что значит для красавицы внезапно утратить свою красоту, а вместе с ней – и все надежды на счастье. Только женщина способна была бы понять Лиду и то помрачение, которое овладело ею!
Сбежав с крыльца, вырвавшись за ворота, она неслась не зная куда, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, и остановилась, только когда ветви деревьев начали хватать за волосы и рвать их.
Лида отерла слезы, которые, оказывается, лились неостановимо, огляделась – и поняла, что находится в лесу, куда неведомо как забежала. Сейчас было даже трудно понять, где находится Протасовка и как туда вернуться.
Впрочем, возвращаться ей не слишком хотелось.
Она заметила, что стоит возле изрядных зарослей дикой малины, и начала рассеянно обрывать ягоды с куста.
Что делать дальше? Как жить… и жить ли вообще? Греховные, пугающие мысли посещали ее – мысли о том, чтобы разом прервать все счеты со своей запутавшейся жизнью, ставшей невыносимой.
Откуда-то повеяло речной сыростью, и Лида не без труда сообразила, где находится. Чуть северней от Протасовки протекала речка Вязня, о которой рассказывала ей Феоктиста. Может быть, пойти туда и…
И утопиться?..
Но тогда Лида попадет в ад, и единственной знакомой душой, которую она встретит там, будет Касьян – убийца ее дядюшки. А все остальные, все, кого она любила, и все, кто любил ее, будут блаженствовать в раю и горевать о том, что их милая девочка взяла на душу страшный грех самоубийства…
Внезапно что-то затрещало рядом, и Лида испуганно отпрянула.
Уж не медведь ли, Господи помилуй?..
А может быть, пусть не милует? Не лучше ли сделаться добычей голодного медведя и погибнуть, не взяв греха на душу? Тогда она увидится и с Ионой Петровичем, и с отцом, и с матушкой, и со всей своей родней в раю! Конечно, Лида попадет в рай – ведь ни единого греха она еще не успела совершить.
Ох, какой мучительной будет ее смерть в когтях медведя, какую боль придется испытать! Мороз прошел по коже, однако Лида все же собралась с духом и полезла прямо в гущу колючих зарослей. Раздвинула высокие ветви, отягощенные тяжелыми темно-розовыми ягодами, которые так и сочились спелость и сладостью, – и вдруг увидела мальчика лет семи, русоволосого, в рубашонке, сейчас изрядно перепачканной малиновым соком.
