– Фестиваль неудачников, – сердито сказала она, когда Н. попытался вытащить ее из постели на концерт. И опять же – он не стал спорить, по-своему Соледад была права, никто из этих бородатых романтиков не выбился даже на телеэкраны провинциальных студий. Но, с другой стороны, многие сделали карьеру совсем в других областях, а старые песни на фестивале поют потому, что новые сочинять некогда – бизнес, семья, проблемы.
Это было на поверхности, а на самом деле она злилась по иной причине, и сейчас, стоя у окна в ожидании снега, Н. ощутил то же самое, что и в ее номере-люкс, когда она торопила начало близости. Ей было плохо – возможно, ей и сейчас плохо, если она точно так же глядит в черный ночной мир и вспоминает оснеженные колонны. Откуда взялись эти колонны, почему именно они в пейзаже с фонарями и конфетной тройкой?
Прошло достаточно времени, чтобы воспоминание о женщине очистилось от смутного недовольства жизнью и собой, словно бы все нехорошее, налипшее на эту близость, как грязь на сапоги, высохло, раскрошилось, ссыпалось и по ветру унеслось, хотя контуры грязных пятен разглядеть еще можно.
Н. уселся на вертячий стул Сэнсея и положил пальцы на клавиатуру. Что же тут можно написать? Как утешить?
Была бы рядом – усадил бы на стул спиной к себе, прикоснулся к затылку, к шее, нашел под темной ее гривой те точки, которые отвечают за душевное спокойствие. Пальцы бы все сделали сами. А вот если далеко – вообразить разве, как она поворачивается и садится, как убирает наманикюренными руками длинные волосы, перекидывает их на грудь и склоняет гордую смуглую шею… И, вызвав этот немой фантом, протянуть к нему руки в надежде, что каждый палец пустит тонкий прозрачный росток, десять ростков вопьются в голову фантома, начнут вытягивать всю обиду, все смятение… Нет, это не получится, но и смириться пальцы не могут, что-то они должны предпринять…
– Здравствуй, – настучали пальцы. – Деревья почти облетели, скоро закончится осень, настанет зима, а пока я привязан к этому городу, как преступник к позорному столбу. Ни тебе пошевелиться, ни что-то такое сотворить, торчишь на одном месте, а все на тебя смотрят.
Н. опять посмотрел в окно. Действительно, деревья уже избавились от сухой, по-мертвому шуршащей на ветру листвы. Можно сказать, год был на исходе. И лучшее, что было в этом году…
– … это – ты…
Сказалось так? Сказалось. Почему бы и не написать? Однако не написалось. Он бы мог это передать руками, но не словами.
– Я не думал, что сяду сейчас писать тебе это письмо, – продолжал Н. – Но я запомнил твой адрес, Soledad. Я очень скучаю без тебя.
Было ли это правдой?
Ему действительно сделалось тоскливо, но при чем тут сумасбродная женщина? Просто – осень, умирающая осень, и предчувствие рождения безупречной зимней белизны… Чтобы родилось одно, должно умереть другое, Н. всегда подозревал это, он догадывался, что и собственное его рождение тоже связано с какой-то гибелью, потому он всю жизнь неведомо что искупает…
– Правда – скучаю. Я бы приехал к тебе, но даже не представляю куда… – Тут он усмехнулся. Ни «куда», ни «откуда», ни «зачем»…
Именно так – ни она, Соледад, не знала, куда он отправился, ни он не знал, в каком городе эта женщина выйдет в Сети и откроет его письмо. В чем и заключалась прелесть бесплатного почтовика – пишешь не в страну или город, а просто человеку, как будто пускаешь стрелу наугад, но стрелу умную, которая сама повернется острием в нужном направлении.
– Прости, что я раньше тебе не написал.
Ну и какое тут возможно оправдание? Никто никому ничего не должен. «Прости» – и хватит. После чего, очевидно, следует троеточие – знак глубокой задумчивости. Вопросы невозможны. Хорош был бы вопрос: ну как же тебя, в конце концов, зовут? Или другой: откуда ты на мою голову взялась? Похоже, что странное письмо приблизилось к финалу.
Не писать же, в самом деле, как Н. в странствиях своих сделал крюк и навестил семью…
С одной стороны, сделать это было необходимо – хотя бы посмотреть на ребенка. С другой – смотреть на ребенка пришлось через забор. И следовало бы вовремя отойти от этого забора, чтобы не застукала бывшая жена. Но она застукала.
– Опять ты тут? – спросила жена. – Договорились же!
– Я проездом, – сказал Н.
Он всю жизнь мог бы обозначить этим словом.
– Ну и что? Зачем ты тут мелькаешь? – жена посмотрела на него с выражением «а сейчас я тебя уем». – Может, ты нам денег привез? Саньке комбинезончик купить нужно и зимние ботинки.
У жены было не лицо, а бульдожья мордочка – сильный подбородок и маленький курносый носишко. Уродилась в батю – мама у нее и в пятьдесят гляделась красивее, стройнее, аппетитнее.
Денег Н., естественно, не привез. То есть тех денег, на которые вправе рассчитывать мать его ребенка. Была мелочь, и еще по дороге он остановился в Казани, где у него был один хороший клиент, и сделал шесть сеансов массажа. Получил бумажку в сто долларов и обещание в следующий раз расплатиться более щедро. Деньги Н. вез матери с некоторой гордостью – это было больше, чем вся ее пенсия.
Бывшая жена смотрела издевательски.
– Ребенка ты сделал хорошего, – говорил этот взгляд, – но ведь ради великой цели ты полтора года жил у меня дома на всем готовом, и еще мой папа приткнул тебя на непыльную работенку. А если ты хочешь быть нужным мне и ребенку – будь добр, обеспечивай нас не хуже папы!
Н. покачал головой. Он хорошо помнил ту работенку – продержался там ровно полтора месяца.
– В двадцать восемь лет ты ни разу не была замужем, и не потому, что такая уродина, а просто тебе мужчины действительно не нужны, и ты даже гордишься этим, – мысленно возразил он. – Естественно, твои родители обезумели от восторга, когда нашелся хоть кто-то, желающий законно спать с тобой и исправно поставлять им здоровеньких внуков. Ради этого ты даже снизошла до инициативы. Ты же первая прямо сказала мне, что… А я… Ну да ладно! Ребенок все-таки того стоил!
В общем, тысячу рублей, собрав по бумажке и оставив себе только пару мятых десяток, он ей отдал.
– Кормилец! – сказала Бульдожка. – Добытчик!
Он отдал ей эти деньги, прекрасно зная, что тысячу ее папа тратит на обед, если приходится идти в кафе с коллегами и начальством. Правда, пожрать этот папа горазд. Как-то мать налепила пельменей, и эта бешеная по кулинарной части семейка принялась их уминать, соревнуясь, кто больше. Н. сошел с дистанции после второй миски.
– Слабак! – определил его папочка. – Последний пельмень нужно заглатывать, когда на первом уже сидишь!
Из четырех сотен хотя бы одну следовало переслать ребенку. Остальное – матери на зиму. И опять в дорогу.
Значит, «прости, что я раньше тебе не написал…»
У нее наверняка есть муж, подумал Н., который зарабатывает бешеные деньги и позволяет ей иногда ездить к друзьям на всякие дурацкие тусовки. Но с условием: все спят вповалку, а она – в номере люкс, все едят бутерброды с колбасой, а она питается в лучшем кафе, какое только отыщет, все разъезжаются на электричках, а ей администратор закажет такси. Пусть все видят, что это – жена богатого мужа!
