Мужчина сделал округлый жест, собирая этим жестом внимание Н. и уводя его взгляд от Соледад к огромным стеклянным дверям фойе. Перед ними было совсем пусто – как будто пространство преобразилось в сцену, ждущую актеров из-за стеклянного занавеса. И они появились.
Первой вышла и встала, опустив голову, девочка – она действительно была первой в жизни Н., ей тогда было семнадцать, ему шестнадцать. И, кажется, она хотела близости куда больше, чем он. Девочка была в короткой юбке, открывающем живот топике и в ботфортах до середины бедер, а губы застыли в полуулыбке. Однако ее лицо было уже не девичьим, оно менялось на глазах, пока не стало сорокалетним, пятидесятилетним, почерневшим, запойным, с тупым взглядом и гнилыми зубами.
Из какой-то узкой щели в стене выходили люди, мужчины и женщины, женщин было куда больше, и Н. узнавал их, и каждый из них был живым упреком. Каждый напоминал о давних делах – о том, что сам Н. считал глупостью, небрежностью, легкомыслием, и не более того. А теперь вот оказалось, что дела эти называются как-то иначе, и, собранные вместе, они были страшны. Все, решительно все выкарабкалось из памяти по приказу, и Н. сильно удивился – они оказались совсем не такими, какими он видел их раньше.
Вперед вышла Бульдожка, ведя за руку сына. Она раздалась вширь, тело колыхалось, лицо стало тупым – и в этом Н. тоже каким-то образом был виноват. Дитя же сгорбилось, походило на злую обезьяну – хотя не оно первое, не оно последнее росло без отца. Рядом с Бульдожкой стояла худенькая девочка в маске, из ее плеча росла волчья голова.
Наконец вышел Сэнсей – один из всех он был обнаженный и непристойный. Один из всех он не смотрел куда-то мимо, а откровенно звал и даже показывал, что произойдет, если Н. сделает к нему хоть шаг.
Вот теперь стало по-настоящему страшно – Н. понял, что Соледад видит Сэнсея и наконец понимает то, что до сих пор удавалось от нее скрыть.
– Куда тебе, такому, приставать к женщине со своей любовью? – спросил Н. мужчина, оказавшийся почему-то у него за спиной. – Ступай прочь, или все увидят это жуткое сборище. Ступай!
Прошлое неохотно расступилось, освободив проход к стеклянной двери.
Н. понимал, что нужно бежать что есть сил, проскочить наружу – и тогда его не будут преследовать. Но оставить Соледад он не мог. Соледад была его женщиной, он был ее мужчиной, и над ними сияли полупрозрачные венцы.
– Господи… – произнес он. – Это же твои венцы…
Раздался стук.
По нарядному блестящему полу покатилась, оставляя след, окровавленная горошинка.
След этот поделил пространство перед стеклянными дверями на две неравные части. Малую занимали вызванные из памяти люди – с лицами, с судьбами. И на большей части тоже появились люди, но без лиц и без судеб, невозможно же помнить в подробностях всех, кому правил спину, вправлял вывихнутые руки-ноги, приводил в порядок шею, не взяв за это ни копейки.
Пуля катилась по дуге, требуя, чтобы Н. следил за ней, и он отвел взгляд от своего прошлого, а когда опомнился – перед дверями было пусто.
– Проклятье! – произнес мужчина.
Н. вздохнул с облегчением – морок пропал, в душе зародилась и ширилась тихая радость.
– А знаешь, твоя сила бессильна, – даже несколько удивленно ответил он. – Вот она, любовь, во мне и даже, кажется, вокруг меня… Вот сейчас мы это и узнаем…
Он повернулся к Соледад и протянул к ней руки. Он улыбался, зная, что сейчас произойдет. В глубине глаз зародился огонь, тот самый. Нельзя было гасить его, Н. дал ему волю – и мгновение спустя весь горел.
Ни о чем не беспокоясь и ничего не боясь, Н. направился к Соледад. Спутник ее заступил ему путь, но прикосновение раскаленных пальцев отбросило его. Н. даже не заметил, что кто-то отлетел в сторону. В мире были только они двое – да еще хрустальные венцы.
– Я люблю тебя, – сказал Н. – Не бойся, сейчас я помогу тебе!..
И металл потек вниз, не причиняя ей вреда, металл лег у ее ног ртутной лужицей, сердце высвободилось и забилось от боли, причиненной стальными полосами, – оно только теперь ощутило эту боль.
– Нет! Не выйдет! Это же есть, есть! И это останется навеки! – кричал мужчина, тыча пальцем в лужицу. – Стоит тебе отвернуться, как это вернется!
Он сидел у ног неподвижной Соледад, он скорчился, лицо его менялось, дорогой костюм клочьями облезал со странного, словно из черного тумана слепленного тела.
– Не вернется, – сказал Н. Других слов для давнего знакомца у него не было.
Опустившись на корточки, Н. собрал металл в две пригоршни. Тяжесть была изрядная. Нужно было унести эту дрянь куда-нибудь подальше.
Н. постоял, помолчал, прислушиваясь к себе, – слабость охватила его, слабость и холод. А что же другое, если из тела разом вышли сила и жар? В сердце, как проснувшийся ежик, развернулась острая боль. Н. улыбнулся Соледад, повернулся и пошел прочь.
Площадь перед телестудией была покрыта бетонными плитами. Н. не мог оставить тут твою ношу, следовало найти какое-то иное место – возможно, на всей Земле такого не было, но ведь Землею мир не ограничен. Вот он шел, и шел, и шел, все выше, и выше, и выше, и походка становилась все легче, словно он избавился от висящей на плечах тяжести, перешагнул через нее и оставил за спиной эту распластавшуюся тяжесть, имевшую почему-то вид человеческого тела, и сердце понемногу успокаивалось, а время шло ему навстречу – так что он, глянув вниз, даже немного удивился: Соледад и новый его друг, хозяин особняка, и охранник Руслан выходили из машины возле свадебного салона, у окна которого он предложил Соледад стать его женой. Они как-то очень быстро добрались до Большого Города. Соледад обогнула угол, побежала во двор – Н. понял, что она ищет Сэнсея, и даже удивился – на что ей Сэнсей?
Она бежала легко, воздух держал ее, но она так была занята своими мыслями, своим волнением, что не замечала собственного полета. Несколько ступенек в подъезде она перемахнула не глядя. И кнопка звонка вдавилась раньше, чем к белому пластику прикоснулся палец.
Н. пригляделся и прислушался.
Его взгляд, уже раньше обнаруживший странные свойства, теперь пронизал стену. Отворилась дверь, на пороге стоял Сэнсей в спортивных штанах, в старой футболке и смотрел на Соледад с огромным изумлением. Н. не услышал ее первых слов, он уловил только волнение, тревогу, нетерпение пылкой души.
– Разве он не у тебя? – спросила Соледад. – Вы же друзья!
– Я его давно уже не видел, – ответил Сэнсей. – А что случилось?
– Не знаю, но я должна его найти! На письма не отвечает, сам не пишет – он попал в беду, понимаешь? Ты же знаешь, где он бывает! В музее его нет!
Н. улыбнулся. Вот сейчас и следовало вернуться – но он нес две пригоршни металла. Нельзя было, чтобы этот металл опять прикоснулся к Соледад. Сейчас она вновь стала такой, как в юности, готовой петь и от счастья, и от горя. И она вновь ощутила то состояние погони за любовью, которого не знала уже целую вечность.
