И, обращаясь к начальнику полиции, приказал:
– Распорядись, чтобы его поместили в тюремную камеру.
Когда Али увели, градоначальник обвел взглядом присутствующих и сказал:
– Пусть пока посидит, а мы решим, что с ним делать. А пока я прошу о том, что здесь прозвучало, никому ни слова.
В отсутствие Али, Лада всплакнула о Йасмин, но, тем не менее, обошла весь дом, придирчиво рассматривая все комнаты и убранства. Когда она вышла на балкон и увидела канал, улыбка тронула ее губы. Местоположение дома в точности повторяло местоположение ее дома в Нахичевани. Лада почувствовала тепло в груди. Странное дело, но, возвратившись на чужбину, она испытывала чувства путника, вернувшегося домой после долгого путешествия. Лада ненадолго прилегла, но Али не было так долго, что она заснула. Когда она подняла голову, был вечер. За окном галдели птицы, был виден край багряного неба. Лада прислушалась, но кроме птичьего гомона, никаких других звуков до ее слуха не доносилось. Она спустилась вниз на первый этаж.
– Эй, есть кто-нибудь? – позвала женщина, но дом был пуст.
Тогда она вышла на крыльцо и увидела во дворе Арифа. Увидев гостью, слуга склонил голову в приветствии.
– А где хозяин? – спросила Лада.
Ариф пожал плечами.
– Он что, еще не возвращался? – удивилась Лада.
– Простите ханум. Но я понятия не имею, куда он ушел и когда должен вернуться.
– Странно почему его до сих пор нет? – произнесла Лада. – В дверь постучал какой-то посыльный от градоначальника, и он ушел. Это было еще днем. Очень странно.
– Может быть, раис пригласил его на совещание? – предположил Ариф.
– А до этого он ходил на совещание к раису?
– При мне ни разу.
– Ладно, подождем. Где мои вещи?
Ариф проводил гостью в комнату, где лежали ее вещи – дорожный баул, несколько кожаных торб и сумок.
– Насилу донес, – сказал Ариф, надеясь на подношение.
– Молодец, – похвалила его Лада, – иди, займись делом, пока я тут в своих вещах покопаюсь.
Разочарованный слуга поклонился и вернулся к своим обязанностям. Через полчаса Лада вышла в сад, где он поливал цветы, и сказала:
– Пошел бы ты его поискал, а то что-то у меня душа не на месте.
Ариф некоторое время решал про себя, выполнять ли ему приказ гостьи, затем оставил бурдюк с водой и ушел. Лада вышла на крыльцо проводить его взглядом, да так и осталась там, привлекая внимание прохожих.
Ариф вернулся через час, озабоченный и важный.
– Что-нибудь случилось? – спросила Лада.
– Трудно сказать что-нибудь наверняка. Но знакомый водонос сказал, что видел, как хозяина два сбира
[6] отвели в тюрьму.
– Что ты болтаешь, – рассердилась Лада, – какую тюрьму? За что?
– А вот этого я не знаю, – обиделся Ариф. – И вовсе я не болтаю, а говорю, что услышал. И вообще, мне пора уже домой. Я свою работу закончил.
– Подожди, – опомнилась Лада, – не обижайся. Это я не со зла.
Ариф сейчас был единственный человек, который мог ей помочь.
– Ты не узнал, за что его арестовали.
– Я же говорю, водонос видел, как его вели в тюрьму. Мне еще повезло, что я его встретил. У дома раиса меня вообще чуть не побили.
– Подожди меня, – сказала Лада, – никуда не уходи. Я сейчас.
Когда, через некоторое время она вернулась, на ней была чадра. Лицо ее было закрыто так, что были видны лишь глаза.
– Веди меня, – приказала она.
– Куда госпожа? – удивился Ариф.
– В тюрьму. Давай, давай, торопись, пока совсем не стемнело.
Лада отдавала приказания таким властным тоном, что слуге даже не пришло в голову что-либо возразить.
– Я только возьму факел, – сказал он, – на обратную дорогу. И двери запру.
Возясь с замками, он бурчал под нос:
– Увольнять он меня собрался. Что бы вы без меня делали.
Зиндан
Оказавшись за решеткой, Али, как это не странно, испытал некоторое умиротворение. Ему казалось, что теперь он стал на путь солидарности со своей безвременно умершей женой. Он даже почувствовал, что непрекращающаяся сердечная боль отступила. Али долго сидел в неподвижности, размышляя о том, что совестливый человек непременно должен страдать физически, оплакивая близкого. В этом смысле поминальный плач и ежегодные самоистязания по погибшим мученической смертью имамам Хасана и Хусейна были правильны. А когда-то он считал, что это ненужное преувеличение. Размышляя об этом, Али впал в оцепенение, забыв о времени и своем положении узника. Из этого состояния его вывел лязг засова. Али недоуменно взглянул на вошедшего надзирателя, который приложил указательный палец к губам, призывая к молчанию. Появление надзирателя и его совершенно неестественный жест удивили Али, но в следующий момент из-за его широкой спины выскользнула тонкая фигура, в которой он по запаху цветочных масел, узнал Ладу. Она вернула его к действительности. Али встал при ее появлении.
– Пять минут, – грубым шепотом сказал надзиратель, – только пять минут.
Он вышел, закрыв за собой дверь.
– Как тебе удалось? – спросил Али.
– Золото имеет власть над людьми, – ответила Лада, – ты же знаешь, что я женщина с достатком. Что случилось? Почему тебя арестовали
– Сегодня на городской площади я рассуждал о том, как следует встречать татар. Рядом оказался осведомитель. Меня вызвали к раису, а там я нечаянно признался в том, что этот город принадлежит мне. И вот я здесь.
Али развел руками.
– Ты выбрал, видимо, не самое удачное время для признания, – Лада покачала головой. – Что теперь сделать, чтобы тебя отпустили?
– Ничего не надо делать. Я хочу сидеть в тюрьме.
– Почему? Что за странное желание?
– Мне здесь почему-то легче, чем дома.
– Вот в чем дело. А я не сразу сообразила.
От открывшейся ей истины, Лада оказалась в затруднении. И она с чисто женским эгоизмом и непосредственностью спросила:
– А я? Что мне делать? Я рассчитывала на тебя, твою помощь, твои мудрые советы.
– Тебе нужно вернуться домой, к родителям, – сказал Али, – вот весь совет.
– Но я не хочу домой. Мой дом теперь здесь, в Азербайджане, в Нахичевани.
– Я должен тебя огорчить, – нехотя сказал Али. – Нахичеван теперь в руках монголов. Я узнал это от раиса. Также как и Гянджа. Я не знаю подробностей осады Нахичевани, но с Гянджой все было ужасно. Город разграблен и уничтожен, жители перебиты. Вероятно, Байлакан ждет та же участь. Я думаю тебе все же лучше вернуться домой, чем попасть в рабство монголам. Они хуже собак.
