– Прямых нет, – угрюмо сказал Иоанн, – но есть косвенные. Он купил, вскоре после этого участок под Иерусалимом за тридцать сребреников. А это были большие деньги.
– То есть, каждый, кто купил в этот период участок под Иерусалимом – потенциальный предатель Иисуса, – насмешливо сказал Иуда. – Да, я копил на него всю жизнь, я мечтал о собственной земле. Вам, бессребреникам, этого не понять. Что мне было делать, после того, как учителя распяли. Раздать нищим или отдать деньги вам, чтобы вы ели и пили на мои деньги. Может, вы этого мне простить не можете, что я купил землю вместо того, чтобы отдать деньги вам. Вы так любите попрекать людей в скупости и жадности. Людей, которые не торопились продавать свое имущество и отдавать вырученные деньги вам. Ведь этот малый прав. Что вы сделали с Ананием и его женой, которые продали все и принесли вам большую часть денег? Они оставили себе самую малость, на черный день. И что же, вы попрекали их и стращали до тех пор, пока они не упали замертво.
– Ты купил землю? – сурово сказал Лука.
– Да, я купил землю, но что я сделал после этого?
После этого вопроса над столом повисла тягостная тишина. Апостолы смотрели по сторонам, терзали хлебы, двигали чаши с вином, и все при этом избегали горящего взгляда Иуды. Неожиданно для всех и, в первую очередь, для самого себя ответил Фома:
– Убил себя, – произнес он.
– Вот, – горько произнес Иуда, – я это сделал, потому что не мог пережить смерть учителя. Обо мне все известно. Придя к выводу, что жить мне больше незачем, я исполнил свою жизненную мечту, купил землю, а затем повесился. А что касается моего поцелуя. Я любил его и поцеловал его на прощание, ибо не знал, свидимся ли еще раз. Точнее знал, что мы больше не увидимся, и он знал, и весь вечер намекал вам на это, а вы продолжали есть и пить, набивать свои бездонные желудки. То есть, обо мне все известно. Где я был, и что я делал. А где были вы? И что вы делали? Разбежались как крысы по норам и ждали, когда все кончится, никого нельзя было найти, кроме двух человек, которые присутствовали на казни. А ты Симон Петр, который с испугу отсек ухо у раба Каиафы. Почему ты не убил первосвященника, коли, в руках твоих был меч. А набросился на несчастного подневольного человека. И зачем было размахивать мечом, а следом говорить, что ты с ним не знаком. Женщины и те оказались смелей вас, они проводили учителя в последний путь. Да, а потом вы повыползали из нор и понесли слово Божье в народ. А меня сделали козлом отпущения. Я умер не в силах пережить утрату, а вы остались жить!
– Послушай, – миролюбиво сказал Иоанн, – стоит ли выносить сор из избы. Здесь посторонние все-таки. К чему сейчас все это.
– А я не выношу, – не унимался Иуда, – здесь все свои, не считая этого любознательного человека, который в некотором смысле тоже свой. Слушай сюда, Фома, я тебе одну умную вещь скажу, придерживайся ее, и все у тебя в жизни будет хорошо.
– Можно я запишу? – спросил Фома.
– Не надо, – махнул Иуда, – и так запомнишь. Главное в жизни – оказаться в нужное время в нужном месте. Ведь у Иисуса было не двенадцать учеников, а семьдесят два, но в ту злополучную вечерю, именно эти двенадцать сели с ним за даровой ужин. Остальные люди были заняты делами нашей общины.
– Прости, но ты тоже ужинал вместе с ними.
– Я, другое дело, – отмахнулся Иуда.
– Почему?
– Потому что я был казначей. У меня хранились все деньги. Я обязан был быть всегда при нем.
– Почему же ты ушел с трапезы?
– Эта была трагическая ошибка, и я никогда себе этого не прощу. Он обидел меня. У него была навязчивая идея о том, что его кто-то предаст. Он часто на это намекал. В тот вечер он прямо об этом сказал. Мол, один из вас предаст меня. Ему доставляло болезненное удовольствие слушать, как мы все наперебой принимались разубеждать его в этом, клясться в верности. Откровенно говоря, всем это уже надоело, но все молчали и терпели. А я не выдержал! Тем более, что, говоря об этом, он почему-то посмотрел на меня. Это было совпадение, случайность. С таким же успехом он мог посмотреть на кого-нибудь другого, и тот бы промолчал. Но он посмотрел на меня, и я не выдержал и спросил:
– Не меня ли ты имеешь в виду?
Тогда он ответил:
– Ты сказал это.
Вы бы слышали, как он это произнес, упиваясь собственным величием. В таких случаях говорят – уничижение паче гордыни. Но этого ему показалось мало, и он добавил:
– Делай, что делаешь, только скорее.
Это уже было оскорбление. Я не выдержал, в сердцах встал и вышел вон. А теперь, представь себе, Фома, что он, предположим, знал, что я иду выдавать его. И все, кто там был, а они все поняли, о чем идет разговор, знали, что я иду его выдавать. И, предположим, что он, будучи, одержим идеей своей мученической смерти, остался бы на месте, но другие увели бы его против его воли, унесли бы на руках. Допусти, хоть один из них вероятность того, что я способен на предательство. И что я прямиком с ужина отправился во дворец Каиафы. Да никто бы не остался в этом доме.
– А куда же ты отправился, в таком случае? – спросил тихо Фома.
– Никуда, я слонялся вокруг дома и плакал от обиды. А когда я заметил людей, и побежал к дому, было уже поздно. Точнее, я поздно заметил людей, когда я прибежал, он был уже арестован. И я подошел, чтобы обнять его на прощание. Поцеловал и сказал – радуйся, в смысле, крепись, не падай духом, обойдется». И что самое интересное, этих вот писателей рядом с ним уже не было. Рядом с ним, не считая меня, было два человека. Симон Петр, который бросался из крайности в крайность, то размахивал мечом, то отрекался от рави. Кстати говоря, характерное поведение предателя. И Никодим, который сопровождал учителя с момента ареста и до последней минуты. Все остальные разбежались. Но предателем сделали меня.
Иуда взял паузу.
На сей раз, молчание длилось так долго, что Фома осушил еще одну чашу вина и отщипнул от хлеба. Хлеб был черствым и невкусным. В отличие от вина, которое со временем набирало свой вкус. Несмотря на голод, монах больше не стал есть.
Вновь заговорил Иуда:
– Ну а потом начались все эти небылицы. Воскрес через три дня. Но трогать себя не давал, дух святой снизошел на них. И так далее. Кроме них, почему-то никто не видел его воскрешения. Иисус Христос умер. А святому духу, который оставил его на кресте, не надо было воскресать. Не было ему в этом нужды. Ибо он бессмертен. Но нужда была вот этим людям. Чтобы смыть с себя позор трусости. И им это удалось, никто никогда не вспоминает о том, что двенадцать человек, вооруженных мечами, могли бы противостоять людям Каиафы и не дать его пленить. Но они предпочли разбежаться. Как ты думаешь, Фома, почему они не спорят со не мной. Не возражают. А?
Апостолы, в самом деле, не спорили и не возражали. Они негромко переговаривались между собой, тихо смеялись. На Иуду мало кто обращал внимание.
