– Не знаю, – сказал Фома, он испытывал неловкость оттого, что оказался в центре спора, и ему почему-то стало жаль Иуду, хотя раньше он ненавидел его и проклинал вместе со всеми.
– А я тебе скажу, добрый человек. Это оттого, что им нечего возразить.
– А, в самом деле, почему? – вдруг громко спросил Фома.
Один из апостолов, кажется, это был Филипп, нехотя сказал:
– Если бы ты знал, сколько раз мы это слышали. Потом он напьется и затеет драку.
Фома взглянул на Иуду и увидел на лице его слезы. Это потрясло его. Он оглядел присутствующих и неожиданно для самого себя сказал:
– Можно я кое-что расскажу вам.
– Мы с интересом тебя выслушаем, – сказал Назар.
И все взоры обратились к нему.
Рассказ Фомы
– Я был еще подростком, – торопясь и сбиваясь от волнения, начал Фома, – мать отправила меня учиться гончарному ремеслу в город. Жил я прямо там же в цеху у мастера. Хороший был человек, незлобивый. Учился и делал всю черную работу по дому за кормежку. Ну, скажем так, еды давали ровно столько, чтобы ноги не протянуть от голода. Но не в этом дело. По вечерам и в выходные дни или там в праздники мастер меня отпускал, и я ходил к брату старшему в дом. Он жил в этом городе, женат был и жил в доме у своей жены. Я приходил к ним, играл с его детьми, кормили меня там. Я был мал, чтобы понимать, что я в тягость, но чувствовал. Семья большая была у них – брат, жена, двое детей, две свояченицы, теща, тесть. Как-то повелось с самого начала, что все свободное время я проводил у них. И они всегда укоряли меня, если я долго отсутствовал. Так приято говорить, воспитание велит. Но я в силу малолетства все принимал за чистую монету. Мне говорили, приходи, и я приходил. Хотя мне уже не хотелось приходить. Во всяком случае, так часто. Да еще, у брата была странная привычка следить за моими руками за столом. Тяну я, положим, сидя за обеденным столом руку за хлебом – он обязательно эту мою руку проводит взглядом. Может быть, он не только мои движения провожал взглядом, но мне от этого не было легче. Я чувствовал себя неуютно. А в один из дней это чувство стало нестерпимым. Я хотел уже уходить. Но меня попросили сходить в лавку купить кое-что. Брат дал мне мелочь, и я пошел. До лавки было недалеко, но и не близко. И как-то меня проняло совершенно, тоска такая подступила к горлу, что даже тяжело дышать было. Даже мысль о том, что мне надо было сейчас возвращаться в этот ненавистный дом, мне была невыносимо. Плюнуть, думаю, на это поручение и не вернуться. Шел я и мучился, думая, как поступить. Денег братниных у меня было немного. Не подумали бы, что я с деньгами скрылся. Но все же пересилил себя. Решил, что брата поручение выполню, а затем уйду. Хотя, повторяю, очень мне не хотелось возвращаться. Да, и брат, думаю, понял бы мое состояние. Но я вернулся, принес покупки, а в доме суета. Что случилась? Оказывается, у тестя деньги пропали. И все на ушах стоят, роют, все вверх дном переворачивают, деньги ищут. Меня спросили, я плечами пожал, дескать, не видел, не знаю. Через какое-то время простился и ушел. Не успел я отойти от дома на сотню шагов, слышу, кличет меня кто-то. Обернулся, тесть бежит, хромая за мной. А мне все невдомек. Остановился, а он приблизился и стал меня ощупывать да охлопывать. Тут и брат мой показался. Скорым таким шагом, чуть ли не бегом. Дошел до нас и ну тестя попрекать, как, мол, не стыдно тебе старый человек, и творишь такое, мальца в краже заподозрил. И тут только до меня дошло, что старик на меня подумал, что деньги я его взял. Неприятно, конечно было, но делать нечего, ощупал он мои карманы, ничего не нашел и отпустил. Они с братом вернулись к себе домой, переругиваясь, а я пошел себе восвояси. А через несколько времени меня ужасом объяло, я вдруг понял, что не вернись я в дом, поддайся я порыву своему чувственному, ни в жизнь мне уже было не отмыться от подозрения в воровстве. Никогда я бы не смог доказать, что не брал эти проклятые деньги. И возблагодарил я Бога за то, что дал мне достаточно смирения и не позволил моей гордыне возобладать надо мной. Иначе быть мне в положении этого человека – Иуды Искариота.
После долгого и тяжелого молчания, воцарившегося за столом, Иуда сказал:
– Спасибо тебе, друг, – он подошел к столу и собственной рукой наполнил чашу Фомы.
– Выпить хочу с тобой, – предложил он.
Монах с готовностью схватил чашу.
– Если бы ты знал, добрый человек, как это для меня важно, услышать за тысячу с лишним лет хотя бы один голос в поддержку.
Иуда плакал. Фома чокнулся с ним и выпил. При этом Назар наклонился к Луке и вполголоса сказал:
– Вот это называется – посади свинью за стол, она и ноги за стол. Полюбуйтесь на него, какой неблагодарный. Его разбудили, позвали за стол. Он пьет наше вино, ест наш хлеб и при этом выступает против нас.
Марк поднялся, подошел к Фоме и стал пинать его по ногам.
– А ну, пошел отсюда, кому говорят, пошел отсюда.
Фома с трудом разлепил глаза и увидел над собой человека, который бил его по ногам и ругался:
– Что вам здесь мирром намазано. Человек здесь страдал и умер, а они, ровно пчелы на мед. И ходят, и ходят. Только отвернешься, глянь, а он уже с Голгофой обнимается. Ну что ты будешь делать. Житья нет от этих паломников. Пошел отсюда.
В этот момент снизу донесся голос, в котором Фома узнал Расула:
– Это я его привел, не ругайся. Не успел тебя предупредить. Забыл совсем про него.
– А-а, – остывая от гнева, другим, более миролюбивым тоном, сказал человек. – Ну, ладно, в таком случае, извини за брань. Все равно вставай.
За пинки настоятель почему-то извиняться не стал. Он пошел вниз, спрашивая.
– И зачем же ты его сюда привел?
– У него к тебе дело, Аристарх. Он сам тебе объяснит. Поговори с ним, а я сейчас вернусь.
– Ладно, – буркнул Аристарх, – спускайся.
Фома последовал за ним. Давешний стол куда-то исчез, ничего не указывало на то, что ночью здесь кипели страсти, и шел яростный спор между апостолами. Здравый смысл говорил о том, что все это ему привиделось во сне, но голова трещала от похмелья, выпил-то он ночью немало. Да жажда мучила.
– Ну, что головой крутишь? – спросил настоятель. – Ищешь кого?
– Да нет, так просто, – Фома решил не рассказывать о ночном происшествии, – голова шибко болит. Попить бы мне водицы.
Настоятель дал ему воды, подождал, пока тот утолит жажду, и спросил:
– Как звать-то тебя?
– Фома.
– Расул сказал, дело у тебя ко мне. Излагай.
– Я пришел со Святой Руси, – начал Фома.
Настоятель усмехнулся:
– Каково, однако, вы мнения о себе. Ну-ну.
Фома изложил свою просьбу.
– Ага, и вы туда же, – заметил настоятель. – Армяне здесь воду мутили, теперь ваша очередь настала. В любом случае, это не ко мне, а к патриарху.
