– Сейчас нам споет уроженец Прованса, благородный рыцарь, сподвижник графа Н. трубадур Раймонд Видал де Бесалу.
Наступила тишина. Появился Раймонд, он держал в руках гитару. Тронув струны, он запел:
Боярышник листвой в саду поник,
Где донна с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал…
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Под пенье птиц сойдем на этот луг.
Целуй меня покрепче, милый друг,
Не страшен мне ревнивый мой супруг!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Красавица прелестна и мила.
И нежною любовью расцвела,
Но, бедная, она невесела, -
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Песня вызвала восторг и шумное одобрение зала. Когда шум утих, Раймонд запел следующую песню:
Христос, к тебе нестись должны
Мои рыданья – это ты
Послал мне горе с вышины
Где мира лучшие сыны
Не за тебя ль идет война
После первого же куплета наступила полная тишина, так что слышно было, как гудит ветер за окнами.
– Кажется, он выбрал не лучшую свою песню, – пробормотал наместник, – хорошо, что нет патриарха.
Раймонд продолжал петь:
В саду у самого ручья,
Где плещет на траву струя,
Там средь густых дерев снуя
Сбирал я белые цветы.
Звенела песенка моя,
И вдруг – девица вижу я
Идет тропинкою одна.
Стройна, бела, то дочь была
Владельца замка и села.
И я подумал, что мила
Ей песня птиц, что в ней мечты
Рождает утренняя мгла
Где песенка моя текла,
Но тут заплакала она.
Глаза девицы слез полны,
И вздохи тяжкие слышны.
Туда ушел и милый мой,
Красавец с доблестной душой,
О нем вздыхаю я с тоской,
И дни безрадостно пусты.
Проклятье проповеди той,
Что вел Людовик сам не свой,
Во всем, во всем его вина.
И вдоль по берегу тотчас
Я поспешил на скорбный глас,
И молвил: «Слезы скорбных глаз -
Враги цветущей красоты
Поверьте, Бог утешит вас,
Он шлет весну в урочный час,
И к вам придет души весна».
«Сеньор, – она тогда в ответ, -
Господь прольет, сомненья нет,
На грешный милосердный свет
Небесной, вечной чистоты.
Но сердцу дорог здешний свет
А он любовью не согрет
И с другом я разлучена.
Когда отзвучали последние строки, в зале раздались редкие аплодисменты. Дерзость этой песни была очевидна. «Кто его сюда привел? – спросил чей-то голос». «Тише, – ответили ему, – он, кажется, пришел с наместником». На этом обсуждение прервалось. Присутствующие на пиру сеньоры сочли лучшим сразу же забыть об этом. Эд Монбельярский был наместником короля, известного своим вольнодумством. Человек, способный, не боясь кары небесной, сомневаться в непорочности девы Марии, и который открыто, называл Христа обманщиком, вполне мог устроить подобную провокацию, чтобы отметить тех, кто будет выражать недовольство. Граф сделал знак, и в дело вступили музыканты. Затем он подозвал трубадура.
– Это вы нарочно? – спросил наместник.
– Нет, ваша светлость, как вы могли подумать?
– Именно это я и подумал?
– Вам не понравилась песня?
– Отчего же, понравилась. Правда, на мой взгляд, один куплет в ней лишний. Лучше его не петь.
– Из песни слов не выкинешь, ваше сиятельство, тем более, что они не мои.
– Кто же автор?
– Маркабрюн, его уже нет в живых.
– Значит ему уже все равно, а вы, однако, не пойте ее больше. В Иерусалиме, во всяком случае. Хотя, я думаю, что папе все равно же донесут, о том, какие вольности я здесь позволяю.
– Простите меня, – сказал Раймонд, – я совсем не подумал об этом.
– Ладно, – сказал граф, – будем надеяться, что винные пары усыпят бдительность папских шпионов. Садитесь к столу, рыцарь, ешьте, пейте, развлекайтесь, а завтра приходите ко мне. К этому времени мы успеем допросить вашу даму. И, если она невиновна, то вы сможете уделить ей внимание.
– Благодарю вас, граф.
Рыцарь отошел от наместника, которого тут же окружили бароны и военачальники Иерусалимского королевства. Раймонд сделал несколько шагов, разыскивая свободное место у стола. И столкнулся с командором Огюстом.
– Сэр, – воскликнул командор, – как понять ваше появление на этом пиру! Вы находитесь под арестом.
– Под арестом? По чьему приказу позвольте узнать? – поинтересовался Раймонд.
– По приказу фра Герэна, гроссмейстера.
– Я не вхожу в число иоаннитов, – холодно ответил шевалье, – кто-то более могущественный освободил меня из-под ареста.
– Вы намекаете на графа? – едва заметно кивая в сторону наместника, процедил командор.
– Я не намекаю, я говорю прямо. Я гость графа на этом пиру.
– Так, так, – сказал командор, – а это не вы сейчас пели эту кощунственную песню, в которой обвиняли Христа.
– Каждый слышит то, что он хочет услышать, – возразил Раймонд.
– Ну что же, полагаю, у святой инквизиции будет повод побеседовать с вами. К выдвинутым против вас обвинениям добавится еще одно.
– К каким обвинениям? – вежливо спросил рыцарь.
От его спокойного тона командор вовсе вышел из себя:
– Человек, которого вы так упорно выгораживали и защищали, вчера бежал из-под стражи, – сказал он. – И тем самым подтвердил свою вину. А сегодня он со своими подручными напал на тамплиеров.
