– Да пошел ты, – огрызнулся Гисмас, – совестить он еще будет.
– Твое счастье, что у меня руки к кресту привязаны, – сказал Егор, – я бы сейчас тебе язык укоротил.
– Насчет этого ты, брат, опоздал. Великодушный прокуратор Иудеи уже мне его укоротил. И, кажется, навсегда.
– Ладно, – миролюбиво сказал отходчивый Егор, – чего нам с тобой собачиться. Еще уксусу хочешь?
– А давай, – согласился Гисмас, – хороший ты мужик, все-таки. Зря Гестас тебя проклинал. Впрочем, он уже того, отошел, кажется.
– Если это так, то я думаю, что он изменил свою точку зрения, – заметил Егор.
Егор окликнул стражника, когда тот подошел, сказал:
– Дай моему другу еще уксуса. А я тебе еще монету дам.
– Сначала монету, – сказал стражник.
– Возьми в правой сандалии.
Стражник выковырял еще монетку и подал Гисмасу еще одну губку, наполненную уксусом. Между тем, погода быстро портилась, небо потемнело. Подул холодный ветер. Потом громыхнуло так, что Егор от неожиданности стукнулся затылком о крест. С неба стали падать тяжелые капли. Со Средиземноморья неудержимо надвигалась гроза.
– Что за напасть, – сказал Егор, – как только мне привязывают руки к кресту, так тут же начинается дождь.
В следующий миг он явственно услышал возле уха:
– Извини, друг, накладочка вышла.
– Ты, что ли, Назар? – обрадовано сказал Егор.
– Я, я. Не ори ты так. Не дай Бог услышит.
– Ты, что сукин сын делаешь?
– Ладно, не шуми. С кем не бывает. Перепутал немного. Сейчас исправим.
Егорка почувствовал, как неведомая сила возносит его в небеса, терзаемые грозой. Здесь в разреженном воздухе грохотало так, что закладывало уши. Молнии следовали так часто, что он летел в сплошном сверкании. Этот полет наполнил душу нашего русского друга таким восторгом, что он, не сдержав эмоций, закричал, что было сил и воздуха в легких. Когда же воздух закончился и клич иссяк, он услышал стоны и обращенные к нему слова.
– Чего так орать-то, смирись, все кончено, терпи и умирай молча, не позорь других.
Изумленный Егорка повернул голову и увидел распятого человека, за ним еще одного и еще. Он повернул голову направо, и с этой стороны было то же самое. Он вновь был на кресте, но это все еще был не Дамаск. Он подумал, что у него двоится в глазах, но не только, троилось и четверилось. Но, когда Егорка увидел, что вся дорого справа и слева уставлена крестами, и на каждом из них распят человек, он понял, что сошел с ума.
– Где я? – вслух взмолился он.
– На Аппиевой дороге, где же еще?
Сосед слева, с трудом повернув к нему голову, долго разглядывал его, затем спросил:
– Спартак, ты что ли? А говорили, что тебя изрубили на мелкие кусочки.
– Спартак, – молнией вспыхнуло в голове Егорки догадка, – этот пьяница опять все перепутал.
– Как тебя зовут? – спросил Егорка соседа.
– Орест, – ответил тот, с трудом разлепляя спекшиеся губы.
– Орест, если бы мне освободить руки, я бы и тебя и других освободил.
– А зачем? – спросил Орест.
– Заварим новую бучу.
– Мы уже третий день висим. Ребята мрут, как мухи. С кем ты бучу заваришь. Да и освободиться вряд ли получится.
Егорка хотел возразить, но в этот миг увидел Назара, и тот предупредительно вытянув вперед руку, сказал:
– Ничего не говори. Я полностью потерял квалификацию. Больше ни одного глотка вина никогда в жизни. Только, между нами, ладно?
В следующий миг Егор увидел перед собой стены и мечети Дамаска. И облегченно вздохнул.
– Ты еще здесь? – спросил он у Назара.
– Здесь, – отозвался Назар.
– Может быть, ты мне руки развяжешь? В качестве, так сказать компенсации морального ущерба. А?
– Извини, друг, я, конечно, немного виноват перед тобой. Но этого сделать не могу.
– Нет, вы только посмотрите на него – ели, пили вместе. Муки я из-за него принимал незаслуженно на кресте, то есть на крестах и никакой благодарности. Так нельзя.
Ответа не последовало. Но послышался шум, он нарастал. Казалось, что движется конница. Егорка вслушивался, напрягая слух, и различал монотонный топот копыт. Из палатки вышел охранник, с тревогой стал вглядываться в темноту. Затем он позвал второго часового. А сам стал быстро спускаться к месту бивуака. Несмотря на утренние сумерки, было видно, что в лагере тоже началось оживление.
– Эй, – окликнул Егорка часового, – что происходит?
– А я откуда знаю? – огрызнулся тот.
– Что-то неладное, – предположил Егор, – развязал бы меня.
– Ага, – бросил часовой, – сейчас, только разгон возьму. Что за черт…
Егорка увидел второго охранника, он бежал назад, размахивая руками. В следующий миг из-за соседнего холма показались всадники и атаковали лагерь хорезмийцев. Разглядев боевое знамя, Егор понял, что это войско сирийского эмира Малика Адиля.
– Развяжите меня, – крикнул Егор, но тщетно, оба хорезмийца бежали вниз, где уже шла сеча.
– Мать вашу, – в сердцах бросил им вслед Егорка.
И в ответ услышал.
– До чего же я не люблю, когда ты сквернословишь.
Изумленный Егор повернул голову и увидел свою жену. Мокрая до нитки, она стояла, держа в руках кинжал.
– Как ты прекрасна милая, – сказал ей Егор, – откуда ты? Не иначе как ангел послал тебя, хотя, в последнее время я ему как-то перестал доверять.
– И напрасно, – услышал он.
– Что это? – испугалась Мариам.
– Ты тоже слышала? – удивился Егор. – Значит, нам обоим показалось.
– Я, между прочим, провела здесь всю ночь, – сказала Мариам, – вон за тем камнем. Хотела убить часового, но он все в палатке прятался.
– Маша, промедление смерти подобно. Режь скорее веревку. А то мы попадем из огня да в полымя.
Мариам перерезала путы, и Егорка с блаженным стоном сполз с креста к ее ногам. Но сразу выпрямился и, схватив жену за руку, бросился прочь, говоря:
– Уходим, милая, нам здесь больше делать нечего.
Комиссар Жильбер
Звуки доносились приглушенными, как сквозь толщу стен.
– Если вы, скоты эдакие, не приведете его в чувство, то я вас самих подвешу за ноги.
– Вы же сами приказали оглушить его.
– Почему же он не приходит в себя, болваны? Лейте на него воду.
Раймонд слышал этот разговор, но как не силился, не мог очнуться и открыть глаза. Однако ушат ледяной воды привел его в чувство. Он открыл глаза, фыркая и отплевываясь. Он находился в полутемном сыром помещении. На стенах горели факелы. Прямо перед ним стоял его недавний гость – шевалье Жильбер. Сам рыцарь сидел на жестком деревянном стуле с высокой спинкой. Руки его были крепко привязаны к подлокотникам.
