– Извольте. Хотя, рассказ мой будет коротким. Я дочь половецкого хана. Мой отец погиб в битве с монголами на реке Калке. Меня с матерью и братьями взял к себе дядя, который служил в войске грузинского царя. Когда грузины потерпели поражение от хорезм-шаха, нас продали в рабство. Таким образом, я оказалась в Дамаске в доме купца. Дальнейшее вы знаете.
– А что с твоей семьей?
– Не знаю, нас разлучили.
Али увидел, как по лицу девушки покатились слезы, и впервые подумал о том, что она недурна собой. Можно даже сказать красива.
– Если ты дочь хана, отчего же ты отказываешься от свободы? – спросил Али. – Неволя должна быть противна твоей натуре.
– А мне некуда деваться. У меня никого нет в этом мире кроме вас. Так что вы от меня не избавитесь и не надейтесь.
– Странно, – заметил Али, – после этих слов я должен бы разозлиться. А на самом деле я тронут.
Али налил себе еще вина и с удовольствием выпил.
– А можно мне попробовать? – робко спросила Сара.
– Нет.
– Почему, я не мусульманка.
– Не в этом дело.
– А в чем?
– Боюсь, ты ко мне приставать начнешь.
– Во-первых, этого никогда не будет.
– Не бросайся словами, – сказал Али, – а что во-вторых?
– Во вторых, вы же пьете все время и ни разу не сделали попытки посягнуть на меня. Кстати, а почему?
– Во-первых, – сказал Али и засмеялся, – я, как ты совершенно справедливо заметила – благородный человек и ничего не сделаю против желания женщины. Насилие не в моем характере. А во-вторых, мне не хочется подвергнуться участи работорговца, которому ты расцарапала лицо.
– А вам уже и об этом рассказали. Знаете, вообще-то, в этом не было ничего смешного.
– Извини меня, я знаю, что в этом нет ничего смешного, но с другой стороны, смех – лучшее средство избавиться от подобных воспоминаний.
В ответ Сара лишь пожала плечами. Вошел подавальщик, неся блюдо с кебабом из осетрины. Подрумяненный, местами подгоревшие куски рыбы были густо засыпаны сушеным барбарисом, зернами граната и толсто нарезанными кольцами лука. Рядом стояла плошка с густой рубиновой патокой. Это был наршараб.
[12] Он поставил блюдо на стол, пожелал приятного аппетита и вышел.
– Ешь, – сказал Али, – это царская еда. Я ем это впервые в жизни, хотя слышал о нем много раз.
Али налил себе вина и немного плеснул в чашу Саре.
– Попробуй, – сказал он, – твое здоровье!
Некоторое время они молча вкушали кебаб из осетрины. (Кажется, только такой глагол уместен, когда речь идет об осетрине).
– Ну, как тебе вино? – спросил Али.
– Очень хорошее, – ответила Сара.
– Ты разбираешься в вине? – удивился Али.
– Совсем не разбираюсь, но сказать иначе было бы невежливо с моей стороны. Нет, просто я думаю, что вы не станете пить плохое.
– Спасибо, что ты такого мнения обо мне. Но в жизни бывают разные ситуации. Мне приходилось пить даже армянскую водку, а это – такая гадость, что меня передергивает, даже, когда я просто вспоминаю о ней.
– Значит, и вы знали трудные времена?
– Представь себе. Но, послушай, Сара, ты не иудейка, не мусульманка и, даже, не христианка. Так какое еще вероисповедание в ходу? Может быть ты огнепоклонница? А то я, знаешь ли, питаю к ним слабость.
– Мой народ верит в Тенгри – в высокое синее небо, – ответила Сара, – и в Умай – матушку Землю.
– Вот еще одна язычница, – заметил Али, – сначала Егорка, а теперь ты. Подумать только, я – лучший ученик табризского медресе, богослов, знаток Корана – вожу знакомство с кем попало, окружил себя язычниками.
– Вы, господин, не станете меня принуждать перейти в вашу веру? – с тревогой спросила Сара. – Прошу вас не делайте этого.
– Милая, я не собираюсь тебя ни к чему принуждать – ни к религии, ни к телесной близости. Поскольку я сам уже отовсюду вышел. Бога нет, забудь об этом.
– Может быть, вам не надо больше пить? – озабоченно спросила Сара.
– Пожалуй, – согласился Али, – кувшин этот великоват для одного человека. Вот, если бы здесь был Егор.
Али позвонил в колокольчик, и, когда появился подавальщик, расплатился за ужин.
На следующий день, ранним утром Али со своей спутницей был в порту. Капитан встретил их неприветливо, холодно ответил на приветствия.
– Может быть, ты меня не узнал? – поинтересовался Али у него.
– Почему же, я вас узнал, – ответил капитан. – Поднимайтесь на борт.
– Отчего же ты так сердит? – спросил Али.
– Я не сердит, – буркнул капитан, – просто радоваться нечему.
– Ну, как же, – возразил Али, – мы встретили новый день в добром здравии. В наше время этого уже немало.
Капитан разлепил губы, изобразив подобие улыбки, нехотя соглашаясь с очевидным фактом.
– Это вы правильно говорите, – произнес он, – только ветер с моря, тяжело будет из гавани выйти.
– Мы кого-то еще будем ждать?
– Нет, я только вас ждал. Сейчас отплываем. Вы помните, где ваша каюта? Там в носовой части.
Матрос дождался, пока пассажиры пройдут на судно, и поднял сходни. К нему присоединился второй. Вдвоем они закрыли дверцу, и шестами стали отталкивать корабль от пристани. Солнечный диск едва приподнялся над морем. Было ветрено и довольно прохладно. Гребцы сели на весла, и судно, лавируя между других кораблей, стоявших в гавани стало выбираться в открытое море. Али отвел Сару в каюту, а сам вернулся на палубу поглядеть на город со стороны моря. Капитан, завидев его, что-то буркнул, но ветер унес его слова. Корабль изрядно качало. Держась за борт, Али приблизился к нему.
– Я говорю, – повторил тот, – что было бы лучше, если бы мы подождали с выходом. Здесь неспокойно, а в открытом море волна будет покруче. Придется жаться к берегу, чтобы если что вправь добраться.
Али с тревогой взглянул на капитана, но тот широко улыбнулся.
– Шучу я, – сказал он, – зарафат.
[13]
– Странные шутки у тебя. Я думал, вы моряки, народ суеверный.
– Так и есть. Я, например, никогда не беру одну и ту же плату с пассажира, все время увеличиваю. Из суеверия.
Капитана так развеселила собственная шутка, что он захохотал. Но Али не разделил его веселья. Юмор капитана показался ему грубоватым. Сдерживая раздражение, он предложил:
– Так может быть, вернемся, пока не поздно.
