– Не надо об этом, – остановил его Али, – я больше не собираюсь жениться.
– А я бы еще одну жену взял, да с одной хлопот хватает, при нашем-то образе жизни.
– Я смотрю, ты во вкус вошел, может быть, тебе стоит принять ислам, тогда ты с полным правом сможешь взять себе еще трех жен, а?
– Жена меня давно к этому склоняет, – сказал Егор, – но там же надо делать обрезание, а на это я никак не соглашусь.
– Ты это серьезно, про ислам?
– Нет, я шучу. Беседу поддерживаю.
Недалеко от них мальчишки удили рыбу. Друзья, одевшись, присоединились к ним, выпросили удочку, дав парню взамен мелкую монету.
– Хорошо бы поесть чего-нибудь, – сказал Егор.
– Только давай договоримся, – ответил Али, – больше никакого вина.
– Ладно, – согласился Егор, – эй, парень, – обратился он к мальчику, – хочешь еще одну монету заработать. Сбегай, купи чего-нибудь поесть. Только имей в виду, если ты не вернешься, я тебя найду и самого съем.
В крепость вернулись перед самым закрытием ворот. В Баку темнеет рано. В опускающихся на город сумерках, они добрались до Егоркиного квартала. Долго стояли в начале улицы, прошлись несколько раз мимо дома, и не заметив ничего подозрительного, вошли внутрь.
– Была бы здесь Сара, – сказал Али, – сейчас бы чаем угостила. Удивительно, она везде умудряется чай приготовить, даже на море.
– Вот видишь, – укоризненно заметил Егор, – а ты ее совсем не ценишь. Девушки с такими привычками на дороге не валяются. Но у меня здесь где-то вино оставалось.
– Нет, – твердо сказал Али, – никакого вина.
– Ладно, я просто спросил, хозяин обязан предложить угощение. Тогда спим, утро вечера мудренее. Спокойной ночи.
– Очень на это надеюсь, – отозвался Али.
Константинополь
Мы оставили Ладу за занятием и времяпровождением совсем непривычным для нее. Она пела в церковном хоре. Именно так. Девушка пела в церковном хоре. Однако через месяц, другой это однообразное занятие ей тоже наскучило. Ее деятельная натура могла находиться в бездействии только тогда, когда все происходящее вокруг подчинялось ее воле, и в любой момент могло быть приведено в действие. Здесь же она находилась в добровольной зависимости от других людей, пусть даже благодушно настроенных по отношению к ней. Церковный хор состоял из послушниц из ближайшего женского монастыря. Одна Лада была женщиной светской. Этот факт вызывал у ее товарок живейший интерес. При каждом перерыве или другом удобном случае они торопились расспросить ее о том, что происходит за пределами церковных стен. Но короткие и односложные ответы Лады вызывали у них разочарование. Послушницам казалось, что Лада просто пренебрегает ими и не удостаивает разговором. Постепенно о ней поползли слухи, один другого невероятнее. Как-то раз аббат позвал ее к себе, вернее отвел ее в сторону, ибо католическим священникам не к лицу уединятся с молодой женщиной, если между ними нет перегородки.
– Дочь моя, – сказал он ей, – верно ли то, что говорят о тебе послушницы.
На столь неопределенный вопрос Лада ответила следующее:
– Святой отец, мне было бы самой любопытно узнать, что говорят обо мне Христовы невесты.
Ответ несколько смутил аббат, не привыкшего к подобной смелости. Он вздохнул и спросил:
– Дочь моя, верно ли то, что ты отравила своего мужа и теперь замаливаешь грехи.
– Моего мужа убила святая инквизиция, – ответила Лада, – а я не виновата ни в чем таком, чтобы молить Бога об отпущении грехов.
Аббат от испуга побагровел, сделал страшные глаза и замахал руками:
– Замолчи, – сказал он громким шепотом, – и никогда, слышишь, никогда не произноси вслух этих слов. То есть вообще не произноси.
Помолчав несколько, аббат неожиданно спросил:
– А не желаешь ли ты, дочь моя, принять постриг и уйти от суеты мирской жизни?
– Нет, – коротко ответила Лада.
Несколько задетый этим резким и категоричным ответом, аббат спросил:
– А может быть, ты желаешь исповедаться?
– Ни в коем случае, – с веселой злостью ответила Лада.
– Ступай, дочь моя, – сказал задетый аббат.
Лада вернулась на хоры и на любопытный кивок соседки слева сказала:
– Интересно, какая сволочь придумала, что я отравила своего мужа?
Крепкое ругательство, произнесенное в стенах храма, повергло соседку в благоговейный ужас. Она покраснела и, схватив Ладу за руку, сказала:
– Клянусь, это не я. Я тебя люблю, как родную. Мы же землячки.
Соседка была болгаркой.
– Ладно, – сказала Лада, высвободив руку.
Она не любила фамильярностей.
После этого Лада и вовсе стала тяготиться службой в храме. Она стала подумывать над тем, чтобы прекратить ее под благовидным предлогом. Приближался какой-то церковный праздник. Лада не сильна была в датах и житиях святых. Но помнила, что после службы весь хор должен последовать в летнюю царскую резиденцию и исполнить там несколько литургий для высших чинов светской и духовной власти. Будет присутствовать вся царская семья, генералы, митрополит, игумены, анагносты и другие. Лада поняла, что любопытство не позволит ей отказаться от удовольствия побывать на царском приеме. А уж после этого она объявит о своем решении уйти из хора. В назначенный день хор в количестве тридцати послушниц сразу после церковной службы усадили в высокие крытые арбы и повезли во дворец. Их разместили в закрытой душной комнате и держали взаперти более двух часов. Монашки, которые с утра ничего не ели был голодны, некоторым от спертого воздуха стало дурно. Лада подступилась с вопросом к аббату. Но тот ответил, что здесь его слово ничего не значит и посоветовал проявить смирение и благоразумие.
– Почему нас так долго не зовут, – не унималась Лада, – что там сейчас происходит?
– Они сейчас трапезничают, а потом позовут нас.
– Что, – возмутилась Лада, – трапезничают?!
Величавый и важный аббат здесь во дворце выглядел маленьким и жалким. Она подошла к дверям и стала стучать, не реагируя на испуганные возгласы приора.
– В чем дело? – спросили из-за закрытой двери.
– Немедленно откройте, – крикнула Лада.
Дверь открылась, и караульный солдат выслушал требования монашек. Дело обстояло именно так, поскольку справедливые речи Лады нашли живой отклик в душах обычно смиренных послушниц, и по тому, как они сгрудились за спиной Лады, было видно, что они едины.
– Я передам начальству, – пообещал страж.
– Поторопись, – предупредила его Лада, – ибо через пятнадцать минут мы разнесем эту дверь к чертовой матери и уберемся отсюда.
