Антуан Андрулеску сделал последнюю затяжку и щелчком отправил окурок дорогой гаванской сигары за борт корабля. Любовно, точно живое существо, погладил фальшборт.
«Клементина» — его детище, его единственная любовь. Разве есть в этом мире кто-то или что-то, о чём он заботился бы больше, чем о ней?
Разве что его собственная репутация.
Глава Химнеса коротко усмехнулся собственным мыслям. И тут же вскинул голову вверх, услышав крик с капитанского мостика.
— Капитан! Справа по борту моторная лодка!
Вглядевшись в туман, он увидел темную точку, приближавшуюся со скоростью пять узлов. На подходе к яхте рулевой сбросил скорость, и маленькое суденышко по инерции пролетело часть расстояния. Навстречу ему кто-то из вахтенных уже спустил за борт канатный трап.
Лодка пришвартовалась.
Облокотившись на поручни, Андрулеску наблюдал, как по трапу на палубу поднимаются его люди. Молодые парни из преданных семей, которых он набрал в свою личную гвардию. Сегодня они не впервые делали вылазку на запрещенную территорию. Но если прежде они привозили ящики с дорогим алкоголем, сигары, медикаменты и прочую контрабанду, то сегодня их улов был особенным.
Антуан заметно напрягся, когда увидел его. По позвоночнику, вдоль линии плеч, по рукам и ногам пробежала мелкая дрожь предвкушения, поднимая дыбом все волоски. Ноздри раздулись, втягивая запах незнакомца и узнавая в нем нотки, которых он надеялся никогда не услышать.
Да, он не ошибся. Его не подвели ни глаза, ни память, как теперь не подвел и нос.
Перед ним, разминая плечи и незаметно оглядываясь вокруг, стоял сын Захара Стромова.
Кирилл.
И он был похож на отца, как две капли воды.
Заложив руки в карманы франтоватых штанов, Андрулеску отлепился от поручней и шагнул из тени на свет.
— Ну, здравствуй, Кирилл, — произнес, усмехаясь. — Вот и встретились.
Тяжелый взгляд Стромова уперся в его переносицу.
Кирилл сузил глаза.
— Ну, здравствуй, дядя. Или как мне тебя называть?
— Давай оставим на потом выяснение родственных связей. У меня к тебе деловой разговор.
— Разве на деловой разговор приглашают подобным образом? — Стромов позволил себе усмехнуться.
Конвойные тут же придвинулись ближе, зажимая в тиски.
— Осторожно, играешь с огнем, — в глазах Андрулеску мелькнуло предупреждение. — Обыщите его, — он кивнул своим людям.
По телу Кирилла зашарили мозолистые ладони, заставив его сморщить нос.
— Телефон, портмоне, — отрапортовал приор. — Больше ничего.
Антуан молча протянул руку, и Алекс передал ему конфискованный гаджет.
— Надо же, как любопытно, — Андрулеску заглянул в историю звонков, где несколько раз повторялось имя Анжелики. А потом, будто задумавшись, опустил телефон в карман пиджака. — Да, наслышан я о твоих подвигах. Ты ведь знаешь, с кем спишь, не так ли? — он подался вперед, к Киру, буравя его лицо пронзительным взглядом. — Так вот, я хочу, чтобы ты оставил девчонку в покое. Убирайся с Тайры, забудь Анжелику, и я, может быть, оставлю тебя в живых.
Кирилл опустил взгляд, делая вид, что раздумывает над предложением Андрулеску.
Он уловил в его словах странную неуверенность. Словно Мастер Химнесса нервничал, но умело это скрывал под напускным хладнокровием.
Да и сам Кир оказался немного обескуражен. Совсем не это он ожидал услышать от давнего врага.
Анжелика? Андрулеску притащил его сюда, чтобы поговорить о своей дочери?
А что насчет гибели Стромовых? Неужели он забыл об этой трагедии?
— Давай оставим мою личную жизнь на потом, — парировал он его же словами. — Твоя дочь сама сделала выбор. Я ее ни к чему не принуждал.
— Не важно. Я хочу, чтобы ты уехал.
— А она? Чего хочет она, ты не думал? — при мысли о том, что его разлучат с Анжеликой, внутри зародилась глухая боль. Кир и не знал, что так привязался к этой девчонке, что его Зверь помешан на ней. — Или тебе наплевать?
— Ерунда, — Андрулеску со скучающим видом махнул рукой. — Она забудет тебя, едва альфа-ген проснется. Ее Внутренний зверь будет требовать пару, а ты останешься лишь приятным воспоминанием. Уж кому, как не нам, это знать.
— А с чего ты взял, что не я ее пара? — рот Кирилла скривился в саркастичной усмешке. — Или это тоже ты будешь решать?
Андрулеску опасно прищурился.
— Осторожнее, мальчик. Ты до сих пор жив лишь потому, что я хорошо относился к твоему отцу.
А вот это было уже кощунством. Последняя фраза заставила Стромова побледнеть и сжать кулаки. Его глаза потемнели, на скулах выступили желваки. Ненависть вскипела в нем огненной лавой, рванула наружу, круша все на своем пути…
Но в последний момент он ее сдержал усилием воли. Проглотил опасные слова, готовые сорваться с губ.
Вместо них прозвучали другие.
Глава 26
— Думаю, у нас найдется тема поинтересней. Например, — Кирилл сознательно сделал паузу, привлекая внимание, — «Медикал Корпорейшн».
Ему больше не нужно было ничего говорить.
Всего одна фраза — и в глазах Андрулеску вспыхнуло понимание.
Всего один тонкий намек — и мастер Химнесса словно сорвался с цепи.
Андрулеску шагнул к пленнику, бросил ему в лицо взгляд, полный холодной ярости.
— Значит, скупка акций — это твоих рук дело? — процедил, уже зная, что услышит в ответ. — Мразь!
Короткий жест — и конвой швырнул Кирилла на палубу, выворачивая ему руки до хруста в суставах.
Стромов зашипел сквозь зубы, когда ударился коленями о твердый настил. Но эта боль того стоила.
Сколько лет он ждал этот миг! Сколько лет жил его ожиданием. И вот он настал.
Тонкая улыбка зазмеилась по его губам, и он нагнул голову, пряча от всех триумфальный огонь в глазах.
Чья-то рука немилосердно вцепилась ему в волосы, дернула вверх, заставляя задрать голову к небу. Шейные позвонки опасно хрустнули, по позвоночнику разлилась острая боль. Но даже она не смогла стереть с его лица выражение удовлетворения.
О, да, в эту секунду Кир испытывал куда больше удовлетворения, чем даже в постели с любимой женщиной!
— Удивлен? Скоро весь Химнесс будет в моих руках. А твоя дочь — подо мной. Знаешь, она весьма неплоха в постели, хоть и тощая, как селедка.
Эти слова ужалили Антуана в самое нутро, выжигая на его самолюбии огненное клеймо, подвергая сомнению его силу и репутацию.
А такого Антуан позволить не мог! Не при подданных, для которых он должен быть безупречным главой. Не сейчас, когда все, что он создал, катится в тартары.
