— Я могу принять это за добрый знак? — выдохнул Кирилл в ее приоткрытые губы. — Ты простила меня?
Он держал ее крепко, не давая вертеть головой. Так что Лике ничего не осталось, как только заметить:
— Одного стояния на коленях слишком мало, чтобы я простила тебя. Но знаешь, мне очень понравилось.
За ее спиной палуба взорвалась громким смехом. Слова девушки разрядили напряжение, которое все это время витало в воздухе. Веры начали отпускать плоские шуточки, неуклюже подбадривать собрата, советовать ему, как поступить. Казалось, их забавляло и смешило происходящее, но при этом они смеялись не над Кириллом — наоборот, в их неумелых подколках не было и тени насмешки.
Но пристальный взгляд, непрестанно сверливший затылок, заставил Кирилла оставить шпильку девушки без ответа и оглянуться.
Небрежно прислонившись к борту яхты, Андрулеску смотрел на них, и в его пристальном взгляде не было и тени угрозы. Напротив, в его глазах Кирилл с удивлением отметил удовлетворение и даже довольство. Мастер Химнесса был доволен происходящим, словно они, сами того не желая, исполнили его волю.
Невольно нахмурившись, Стромов прижал Лику к себе. Заслонил спиной, закрывая от этого взгляда.
— Кир? — она удивленно покрутила головой, только сейчас осознавая происходящее. — Где это мы? Что это за место?
— Яхта твоего отца.
Лика заметно напряглась. Эти три слова лишили ее хрупкого ощущения безопасности, которое давали объятия Кира.
— И как мы сюда попали?
— Это долгая история, — пробормотал он, зарываясь лицом в ее волосы. — Но уже все позади.
— Не совсем.
Девушка вздрогнула, услышав этот голос. Вытянулась в струну и напряженно застыла в руках Кирилла.
Даже не оглядываясь, она поняла, что Андрулеску отлепился от борта и направляется к ним. Его тяжелая поступь заставила смолкнуть все крики. И в этой давящей тишине Лика не выдержала — судорожно вздохнула и крепко зажмурилась.
Шаги замерли у нее за спиной.
Лика нервно закусила губу. До боли, чтобы взять себя в руки.
Там, позади, стоял человек, который косвенно был виноват в смерти ее матери.
Человек, который отказался от нее, выбросил из своей жизни, как ненужный хлам.
И если мотивы Кирилла она еще могла скрепя сердце понять и простить, потому что любила, то его…
Сердце замерло, когда Андрулеску заговорил. Его голос был низким, раскатистым, похожим на рык крупного хищника. А слова ледяными глыбами падали в пустоту:
— Анжелика… Жаль, что ты проигнорировала все мои приглашения. Мы могли бы избежать многих недоразумений. Но раз уж ты здесь… — Антуан на секунду запнулся. Не от волнения, нет, просто искал правильные слова, которые не прозвучали бы, как приказ. Ведь он давным-давно разучился о чем-то просить. Особенно женщин. — Ты не уйдешь, не выслушав меня.
С тихим вздохом Лика положила руки на грудь Кириллу. В ее ладонях отозвалось сильное и размеренное биение его сердца, и это вселило в нее уверенность в правильности решения.
Если она сейчас не оглянется, не выслушает отца, не даст ему шанс оправдаться, то сомнения и неуверенность будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Она должна узнать правду. По крайней мере, одну из ее сторон.
Стромов с тревогой заглянул ей в глаза, и ее взгляд подтвердил: «Да, ей это нужно».
Нужно подойти к этому человеку, посмотреть ему в лицо и понять, чем он руководствовался, причиняя боль самым близким.
— Я рядом, — шепнул Кирилл и, едва заметно кивнув, отпустил ее.
Лика развернулась к отцу.
Глава 32
Их взгляды скрестились на долю секунды. Сошлись, будто два пехотинца в бою, высекая почти ощутимые искры. Воздух вокруг опасно сгустился, пронизанный этими искрами, казалось, он вот-вот заискрится от напряжения.
Взгляд Андрулеску — тяжелый, пронзительный — прошил Лику насквозь, выворачивая ее душу наизнанку, обнажая каждый уголок. Но девушка выдержала, не опустила глаза. Она смотрела открыто и твердо, и в ее взгляде не было и тени страха.
По лицу Мастера мелькнуло легкое удивление. Еще ни одна женщина не смотрела ему в лицо с таким хладнокровием. Но он тут же напомнил себе: это не просто женщина, это его взрослая дочь, и в ее жилах течет та же самая кровь, что сделала его таким, как он есть.
— Да, — Лика вздернула подбородок, — нам нужно поговорить.
Спрятав эмоции под маской бесстрастия, она продолжала удерживать его взгляд. И от нее не укрылось его удивление.
— Если о твоей матери…
— Нет, — она резко оборвала его. Об этом он ей расскажет потом, наедине, когда их не будет слушать толпа незнакомых мужчин. Пусть личная жизнь родителей останется личной, не стоит ее обсуждать при свидетелях. — О Захаре Стромове. Я хочу знать, что с ним произошло, и какое вы имеете к этому отношение.
От нее не укрылось, как вздрогнул Кирилл. Вздрогнул, точно его ударили. Он явно не ожидал такого вопроса.
Андрулеску тяжело усмехнулся:
— Вы? Моя дочь называет меня на «Вы».
Она прищурилась, но мысль развивать не стала. Просто стояла и ждала, что он скажет в свое оправдание.
Антуан обвел взглядом вокруг себя. Его люди окружили их плотным кольцом, но у каждого на лице был написан тот же вопрос. Все эти парни были детьми, когда случилась трагедия, никто из них не знал даже тысячной доли той правды, которая была известна ему.
Да, он знал слишком много. И порой эти знания не давали спать по ночам. Но каждый раз, вспоминая те дни, он сознательно убеждал себя в том, что все сделал правильно.
Что значит жизнь одного, когда на кону выживание целой расы?
— Ладно. — Он потер подбородок. Краем глаза заметил, как, почти не дыша, подался вперед Стромов — и снова мысленно удивился, как этот мальчишка похож на отца. Опасное сходство. — Столько воды с тех пор утекло… Не вижу причины и дальше хранить секреты. Всем известно, что Захар Стромов был первым главой Химнесса?
— Да.
— Отлично. Но его не выбирали голосованием или еще каким-нибудь способом, который практикуют в таких случаях. Просто он на тот момент был самым старшим из нас. Из тех, что остались в живых после повальной утилизации. И власти назначили его на место главы, а я стал его правой рукой.
— Приором, — подсказал Кирилл, буравя его неприязненным взглядом.
— Да, приором. Глава — это мозг резервации, ее идейный лидер, вожак — называй, как хочешь. Суть не меняется. А приор — его руки и ноги. Захар приказывал — я исполнял, но скоро стало ясно, что человеческого в нем еще меньше, чем в нас. Но главное — он не хотел договариваться с людьми. Он их ненавидел.
