– У нас, – жалуется мне старожил, – все помешались: говорят только о еде.
Я догадываюсь – почему. Из трех столиц Рига – самая буржуазная. Если сокровища Таллинна сосредоточены в старом городе, то в Риге их, городов, два. Один – кривой, булыжный, с высокими амбарами, пронзительными шпилями, пузатой Пороховой башней, где меня ненадолго приняли в октябрята, и крепостью крестоносцев, которая была дворцом пионеров, пока в ней не поселился президент. Я не знаю другого места, где бы старина так умно и любовно укладывалась в жизнь, не мешая ей.
Но есть и другая Рига, та, что ЮНЕСКО назвала наравне с Барселоной важнейшим центром модерна, ар-нуво и югендстиля. Все три термина означают одно и то же: последнюю вспышку Запада накануне Первой мировой войны, выключившей, по слову английского дипломата, свет в Европе.
Надо честно сказать, что эту произвольную архитектуру авангард считал пошлой.
– Если деталь машины не работает, – говорил философ точности Витгенштейн, – она не деталь машины.
Лучшие рижские кварталы полны неработающих деталей, начиная с лифтов. Асимметричный, как волна, орнамент, самодельная мифология, каменная флора и цементный зверинец – все дома разные, но жить хочется в каждом. Заглядываясь на памятники исчезнувшей жизни, мы с завистью звали ее «буржуазной» еще тогда, когда не вслушивались в гордый корень. Бюргер – обитатель свободного города, который бережет свои права, умеет ими пользоваться, ценит уют и распространяет его на все, до чего дотянется.
Бывают города, что больше своих стран, и Рига, как Вена и Прага, один из них. Мне повезло в ней вырасти, другим – в ней жить.
Решив убедить в этом собравшуюся общественность, я заливался в микрофон соловьем.
– Рига – первый русский город в Европе, – начал я панегирик.
Двое латышей вышли, хлопнув дверью. Другие меня мягко поправили:
– Вы хотели сказать: первый латышский город в Европе.
– Латвийский, – заупрямился я, – ведь половина города – русскоязычных, и им повезло, как мечтал Егор Гайдар, оставаясь дома, попасть в Европу и в НАТО.
Отреагировав на аббревиатуру, двое русских вышли, хлопнув дверью.
– Чему ж тут радоваться? – уже не мягко возразили мне. – В Адажи для них казарму строят за 8 миллионов, лучше бы старикам помогли.
– Но, может быть, старики будут спать спокойнее, зная, что их не разбудят танки, как в Донбассе.
– Соловей НАТО, – фыркнул пожилой человек, но из зала не вышел.
– Видите ли, – сказал я, чтобы ему понравиться, – у меня была геополитическая мечта, общая с Путиным. Мы хотели, чтобы Россия вступила в НАТО. Только он от этой идеи отступился, а я, наоборот, разогнался и теперь мечтаю, чтобы в НАТО вошли все страны, как в ФИФА.
– А с кем же НАТО будет воевать?
– С теми, кто не соблюдает правил, не признает границ, играет руками, да еще в офсайде.
В зале воцарилось хмурое молчание и, не дождавшись аплодисментов, я отправился в Вильнюс.
Спускаясь к югу, чувствуешь себя так, будто пересек Альпы. Вильнюс, перепутавший Балтийское море со Средиземным, своей прелестью обязан итальянцам, которые его и строили. Таллинн входит в скандинавский круг столиц, Рига – в тевтонский, но Вильнюс, вопреки географии, принадлежит солнечной романской Европе, что бы он ни говорил на своем архаичном, восходящем к санскриту языке.
Больше всего Вильнюс отличается цветом от серого, как гранитный валун, Таллинна и красной, как черепица, Риги. Тут преобладают теплые оттенки охры, и интерьеры желтых костелов разогревают барокко до истерики рококо. Над католической роскошью нависает история Великого княжества Литовского. Самая большая держава Европы, которая простиралась от моря (Балтийского) до моря (Черного) и включала в себя Смоленск и Киев, эта Литва напоминает о себе свежими монументами, дворцами, музеями и рецептами: красной дичью, тминным квасом и медовухой зверской крепости.
Язычество в Литве закатилось лишь в xv веке. Примерно тогда, когда Леонардо писал «Тайную вечерю», в жематийской чаще убили последнего жреца. Помня об этом, я зашел в лавочку «Балтийский шаман». На куче янтаря спал жирный полосатый кот.
– Кис-кис, – вежливо сказал я.
– Laba diena, – поздоровалась вместо него раскрашенная хной девчушка в перуанской шляпе.
– Кто из вас шаман?
– Оба, но кот сейчас отдыхает.
– Что вы мне, как профессионал ворожбы, посоветуете?
– Янтарь, наш – на льне. Такой от всего спасает, от остального лечит.
Я купил браслет, прибавив на всякий случай оберег с балтийскими рунами и веночек из дуба.
– Священное дерево в нашей традиции, – сказал мне Марис, который помнил еще предыдущие названия всех улиц Вильнюса. – В двуязычной газете «Советская Литва» так и переводили: «Дуб наш парторг».
Уже завершая путешествие по трем столицам, я обнаружил – четвертую. Ею оказался Ужупис из республики Заречье на излучине Вильни, давшей имя расположенному неподалеку, метрах в трех, Вильнюсу.
Не в силах исправить этот неприглядный район, здешняя богема сменила его смысл и контекст. Ужупис объявил себя независимым и, обходясь без танков, добился более-менее официального признания. Отсюда можно послать открытку с собственным почтовым штемпелем, у них есть свой президент, свои послы и свой державный символ: ангел на колонне.
– Сколько человек живет в вашей стране? – спросил я у одного из тех, кто ее придумал.
– Около тысячи, но к ним надо прибавить все человечество. Гражданами Ужуписа считаются все, кто разделяют её конституцию, и я еще не встречал никого, кому бы она не нравилась.
Чтобы проверить сказанное, я отправился к невзрачной улочке, вдоль которой вытянулась конституционная стена со скрижалями на 28 языках. Выбрав русский, я внимательно изучил все 38 параграфов и три заповеди: «не побеждай, не защищайся, не сдавайся». С остальным спорить тоже не приходилось. «Каждый имеет право на любую национальность», гласила одна статья, «Каждый отвечает за свою свободу» – другая и «Каждый имеет право умереть, но не обязан», подытоживала третья. Мне больше всего понравился 13-й пункт: «Кошка не обязана любить своего хозяина, но в трудные минуты должна прийти ему на помощь».
Уезжал домой я гражданином Ужуписа, решив, что меня полностью устраивает конституция, которая не требует от своих котов и подданных ничего, кроме здравого смысла и его отсутствия.
Вид сбоку
Как ваша фамилия? – строго спросил таксист, нанятый доставлять приглашенных писателей в гостиницу.
– Генис.
– Вы уверены?
– Увы.
– Ну, ничего, какой есть. Будучи русским писателем, – начал он, не успев завести мотор, – вы не можете не понимать, что нормальному человеку нельзя жить в этой стране.
